На миг я так глубоко заглянула в Реквиема, что заплакала. Не
своими слезами – его слезами. Он хотел снова испытать ardeur, да, но более
всего нужно было ему укрытие, место, где спрятаться. Где можно было бы
перестать бояться – слишком долго существовал он в страхе. В страхе, что Белль
притянет его к себе и заставит страдать вечно за то, что посмел полюбить
другую. Я ощутила этот страх, одиночество, потерю как удары в сердце, и в конце
я сделала единственное, что могло действительно сохранить его и дать
безопасность.
Я сделала его своим.
Глава 32
Почти вся одежда слетела в вихре тел и рук, и только помню,
как он вцепился руками в мой ремень и порвал его пополам, вздернув меня с
кровати вверх. У меня только еще хватило присутствия разума сделать так, чтобы
ремень наплечной кобуры не порвался, но сама кобура полетела на пол с обрывками
джинсов и футболки. Реквием, со всей его поэзией и джентльменской сдержанностью
исчез под рухнувшим на нас ardeur'ом и силой собственной магии.
Я питалась от прикосновения его рук, ощущения прильнувших
губ, осязания голой кожи, скользящей по голой коже моего тела, от тяжести его
на мне. Мы с Реквиемом никогда раньше не были вместе голые, и в этот первый раз
мы были с Натэниелом и Дамианом. Они знали, что я делаю, ощущали это, потому что
я открыла связывающие нас метки, чтобы каждый поцелуй, каждое касание, каждое
движение питали их энергией. Сердце Натэниела начало биться уверенно и сильно,
но искра Дамиана все еще трепетала, колеблясь меж жизнью и смертью. Натэниел
уже мог заставить свое сердце биться сам, но Дамиан – нет. Ему нужно было
больше, чем эти легкие прикосновения ardeur'а. Я дошла до пункта, где могла
питать ardeur малыми дозами и небольшими прикосновениями, но для полного
кормления нужен был оргазм. О’кей: для полного, истинного, настоящего кормления
нужны были оргазмы всех участников, но для прорыва достаточно было бы одного. И
прорыв был нам нужен.
Реквием лежал на мне, каждый дюйм своей наготы прижимая к
моему телу, но лежал сверху, не внутри. Он прижимал меня к кровати, целуя так,
будто хотел съесть, начиная от губ и дальше, и только чистой удачей наши губы
не порезались о его клыки. Ощущение его, выросшего и твердого, заставило меня
развести ноги, попытаться ими его обвить, но он отодвинулся, приподнялся надо
мной, опираясь на руки и колени, будто боялся слишком сильно до меня
дотрагиваться. Все так хорошо шло, и вдруг он опять пришел в себя, восстановил
самоконтроль. А Реквием с самоконтролем снова стал джентльменом. В такой
ситуации я бы не стала его винить, если бы он ею полностью воспользовался, но
он болезненно осознавал, что он не первый мой выбор и даже не седьмой. Он
пытался накормить ardeur, не переходя последнего барьера, потому что знал – или
думал, что знает, – будто я его не хочу.
– Реквием, прошу тебя, прошу, делай уже, наконец!
– Наконец, – повторил он, и в голосе было слышно,
как он держит себя в руках. – Твои слова предают тебя, Анита. Ты меня
используешь только потому что должна, не потому что хочешь.
Меня окатило изнутри злостью.
– Мое тело хочет тебя, Реквием!
– Но сердце – нет.
Я завопила, наполовину от гнева, наполовину от голода в
теле, который он во мне возбудил и не собирался удовлетворить. Пришла мысль,
что я могу усилить ardeur, подавить им Реквиема. Наверное, старая мысль из
воспоминаний Белль. Но Реквием по-своему ясно дал понять, что не хочет быть ни
пищей, ни приятелем по койке. Когда дошло до дела всерьез, он захотел большего.
Это я понимала, но не в моих силах было ему это дать. Вот этого одного. Я не
могла его полюбить.
– Мне нужна пища, Реквием. Если ты не пища – слезай.
Видно было, как борются чувства на его лице. Он боролся с
голодом своего тела, но наконец его утонченное самосознание победило, и он
соскользнул в сторону, зарывшись лицом в собственные скрещенные руки. С кровати
он не слез, но ко мне не прикасался.
Ardeur никуда не делся, но ослабел от злости и досады на
этот ребус, который носил имя Реквием. Я протянулась наружу, к Дамиану, и он
все еще колебался на грани. Энергия, которую я ощущала в нем, так и не
проснулась, ее мало было, чтобы оживить его на ночь. Если бы он сейчас
попытался очнуться, и не смог – умер бы он? Вспыхнула бы эта робкая искра
последний раз и погасла, чтобы никогда уже не зажечь в нем жизнь?
– Жан-Клод! – крикнула я.
Он подошел, встал с другой стороны от меня, не там, где
сжался в комок плачущий Реквием. Я протянула к нему руку, но он отступил.
– Это я пробуждаю в сумраке всех вампиров этого города.
Мы не можем рисковать многими жизнями ради одной.
Я заорала без слов, протягивая руку к небу, к кому-нибудь. В
этот миг я заставила ardeur искать пищу – не сознательно, потому что никогда не
использовала его для привлечения к себе жертвы. Жан-Клод говорил, что ardeur
зовет пищу по своему выбору, и сейчас я поняла, что он прав, я почувствовала
это. Ощутила, как распространяется ardeur – не бессистемно, как шрапнель из
снаряда, а как самонаводящаяся тепловая ракета. Я ощутила, как ardeur задел
Ашера, я знала его вкус, но энергетическая метка на нем была слабая. Он еще не
ел сегодня. Ardeur зацепил десяток огоньков поменьше, и наконец нашел, кто ему
понравился.
Об энергии, которую он к себе призвал, я знала только, что
это вампир, что никогда я его не касалась и что он силен.
Чья-то рука схватила мою, и от этого прикосновения меня
пронзило резким, тугим разрядом энергии, стянувшим тело спазмом и врывавшим
крик изо рта. Боже мой, какой голод!
Это был Лондон, залезший через спинку кровати. Лондон,
прикосновение чьей руки дало мне сразу больше энергии, чем все касания
Реквиема. Почему – не знаю, да и не интересовало меня это, поздно было
интересоваться.
Он прижался ко мне, полностью одетый, устроился между моими
ногами, я ощутила через одежду его тугое тело, и у меня глаза зажмурились сами
собой. Я ощутила над собой его лицо и открыла глаза ему навстречу, так близко,
так неожиданно близко.
С нескольких дюймов расстояния смотрела я в эти глаза, и
поняла, что совсем они не карие, они черные. Такие черные, что зрачки терялись
в них, островки тьмы в белках глаз.
Лицо опустилось ниже, дыхание звучало как всхлипывания, рот
прижался к моим губам. Этот звук напомнил мне что-то важное про Лондона и про
ardeur. Что-то такое, что надо было помнить, но тут он меня поцеловал, и все
мысли исчезли, сменившись ощущением его губ.
Дело было не только в силе его поцелуя, но в том, что я от
этого поцелуя питалась. Будто его энергия стала какой-то сладкой жидкостью, и
она лилась мне в рот, в горло. Питаться от него не требовало усилий. Он отдавал
себя ardeur'у самозабвенно, как мне и было нужно. Эту энергию я стала вливать в
Дамиана, и искра его стала разгораться маленьким, трепещущим языком пламени.
