– Ты можешь покормиться на ком-нибудь другом, кто уже
твой возлюбленный.
– Ты имеешь в виду, что новое потрясение для этого дня мне
не нужно, – сказала я и стала смеяться, но смех кончился всхлипом, и я
прикусила губу, чтобы его сдержать.
Меня пожирала паника, проедала дыры в костях и
внутренностях, и я становилась все более и более хрупкой, и когда мне будет
нужнее всего, от меня ничего не останется, кроме страха – ничего полезного не
останется.
Я шепнула, потому что не доверяла своему голосу: я либо
снова заорала бы, либо разрыдалась. Ни то, ни другое мне не было нужно.
– Жан-Клод думает, что сила Реквиема может преодолеть
мою неохоту. Я должна напитать ardeur, а мне так не хочется. Если сила Реквиема
может меня заставить его захотеть, то присылай его, потому что сейчас я никого
не хочу. Просто хочу, чтобы ушли все к такой-то матери и дали мне покой.
У любого другого был бы обиженный вид, но не у Мики. Он
выслушал все это со спокойным лицом и тихо сказал:
– У всех у нас есть предел прочности, Анита. У всех.
Я стала качать головой, снова и снова.
– Мы не можем себе позволить, чтобы я сегодня
сломалась.
Он вздохнул:
– Хотелось бы когда-нибудь, чтобы был момент, когда ты
могла бы сломаться, если захочешь.
Я увидела в его глазах непролитые слезы.
– Не плачь, – попросила я.
– А почему? Кто-то из нас один должен.
Он отвернулся, и первая слеза скатилась по его щеке.
Я схватила его за руку, переползла по кровати, прижала к
себе. И тут, как я и знала, я сорвалась. Я рыдала, вопила, цеплялась за него, и
сама себя за это ненавидела. Слабачка, чертова слабачка.
Глава 30
Где-то посреди этого срыва я поняла, что меня держат еще
чьи-то руки, не только Микины. Я отталкивала их, наполовину вырывалась,
наполовину цеплялась сама, будто не могла решить, хочу я, чтобы меня не трогали
или чтобы не отпускали. Услышала истерический голос: «Не хочу… не могу, не
могу!», поняла, что голос этот мой, но все равно не могла перестать.
– Не могу я этого ребенка, тесты, ardeur, не хочу, не
хочу новых мужчин, хватит с меня, хватит!
Потом слова сменились всхлипываниями, наконец и они
прекратились. В конце концов я просто затихла в их объятиях, слишком усталая,
чтобы шевелиться, чтобы протестовать. Потому что где-то посреди всего этого
Ричард прижал меня к себе, к своему телу, и я ничего больше не чувствовала,
только как он держит меня. Ничего, ничего не чувствовала, и была рада. Слишком
много у меня было последнее время чувств, слишком много.
– Ее энергия ощущается по-другому, – сказал он, и
голос звучал дальше, чем должен был. Он высок, но я-то лежала у него на
коленях, не так далеко.
Чьи-то еще ладони ощупали мои руки, лицо, плечи. У меня
закрывались глаза, открывать их не хотелось, не хотелось никого видеть. Никого
из них.
– Ей холодно.
Голос Жан-Клода, рука его убралась от моей щеки.
Да, холодно, мне было очень, очень холодно. До самой
сердцевины, будто никогда уже мне не согреться. Руку задел мех, и я открыла глаза,
увидела склонившегося у постели Натэниела. Лицо его все еще было этой
незнакомой смесью человеческого лица и леопардовой морды. Один раз, один раз
было это лицо надо мной, когда мы любили друг друга. Всего один раз.
Чьи-то руки тронули мое лицо, повернули посмотреть на
Ричарда и Жан-Клода. Руки, их руки, по обе стороны моего лица. Такие теплые
руки. Не сразу я поняла, что обе руки теплые. Неужто Жан-Клод столько силы
набрал на Огюстине, что до сих пор теплый на ощупь?
Их лица расплывались у меня в глазах, как я ни щурилась.
– Вы оба теплые, – шепнула я.
Ричард заговорил медленно, тщательно выговаривая слова,
будто боялся, что я их не пойму.
– Анита, ты на ощупь холоднее Жан-Клода.
Я нахмурилась, пытаясь навести глаза на его лицо. Почти удалось,
но у меня будто внимание рассеялось перед тем, как я смогла их заставить
слушаться.
– Что-то не так. Не так.
По-прежнему шепот, а ведь я говорила вслух.
– Да, – сказал он, – что-то не так. Он глянул
на Жан-Клода: – Я не чувствую ее. Она у меня на руках, а я не чувствую ее
энергии.
– Она отдаляется от нас, – сказал Жан-Клод.
– Отдаляется – что это значит? – спросил Ричард.
– Я думаю, ma petite пытается разорвать связи,
привязывающие ее к нам.
– В смысле – разорвать триумвират?
– Oui.
– А она это может? – спросил кто-то.
– Анита сможет сделать все, что захочет, –
произнес рычащий голос Натэниела.
– Не знаю, возможно ли это, но знаю, что она
пытается, – сказал Жан-Клод.
– Это подорвет твою власть начисто.
Голос Ашера, хотя мои глаза не могли его в комнате найти.
– Значит, так тому и быть, – сказал Жан-Клод. Я
старалась разглядеть его, увидеть, как он смотрит на Ричарда. – Ричард,
зачем такая трагическая маска? Ты же освободишься от триумвирата, Ричард,
освободишься от меня.
– Ты знаешь, что я этого хочу, но чего это нам будет
стоить? Она так холодна на ощупь.
В поле моего зрения вплыло лицо Жан-Клода.
– Ma petite, сбрось щиты. Сбрось так, чтобы я тебя
ощущал. Дай поделиться с тобой энергией. Ты в тревожном состоянии, ma petite.
Я покачала головой, и мир поплыл цветными полосами. Меня
затошнило на миг, и тут я поняла, что больна. Больна сердцем, больна душой,
всем на свете. Где-то глубоко внутри я старалась отменить все свои решения. Я
старалась взять ходы назад в игре, которая слишком далеко зашла, чтобы переигрывать.
Сознание мое понимало, что уже слишком поздно, но не оно сейчас мной
командовало. А с подсознанием – как спорить? Как спорить с той частью
собственного мозга, присутствие которой почти не ощущаешь никогда? А самое
худшее – я не была уверена, что хочу спорить.
Послышался запах леопардового мускуса, и я знала, что это
Натэниел, когда его голос прорычал:
– Дамиан!
Я открыла глаза; передо мной расплывалось черное пятно лица.
Натэниел отодвинулся, чтобы я его видела. Я повторила за ним:
– Дамиан.
– Дамиан умрет, – сказал Натэниел.
Я заморгала. Что он сказал, я слышала, но не могла понять
смысла. Наверное, мое недоумение отразилось на лице, потому что Жан-Клод
сказал:
– Я не знаю, возможна ли твоя отчаянная попытка, но
если она удастся, Дамиан умрет. Его кровь течет только твоей силой, Анита. Без
нее твой слуга-вампир более не встанет из своей могилы. Он умрет и останется
мертвым.
