– Вы хотите сказать, что этого не делаете, когда меня
нет с вами?
– Все прикосновения, которые мне дозволены – это только
когда ты с нами, – сказал Ашер. Его очередь была говорить сердито. Но гнев
окрасил его голос жаром.
Я все смотрела на Жан-Клода.
– Ты нам не веришь? – спросил он.
– Не то чтобы… – Я попыталась вложить это в слова:
– Как ты можешь быть вот так близко к нему и ему отказать?
– Спасибо за такие слова, – сказал Ашер.
– А что бы сделала ты, ma petite, увидев нас в объятиях
друг друга?
– Я… не знаю. Наверное, зависит от того, что ты
понимаешь под «объятиями».
– Секс, ma petite. Секс.
Я открыла рот, закрыла, не зная, что сказать.
– Не знаю.
– Я знаю. Тебя смело бы прочь. Ты бы оставила мою
постель, разрушила бы нашу силу, наш триумвират. Ты бы могла сбежать к нашему
столь консервативному Ричарду, или бы бросила нас обоих. Ты была бы так
шокирована, так не готова принять подобные вещи.
– Может быть, но я же не психовала насчет тебя с
Огюстином.
– Там ты участвовала. Мы делили его с тобой. Если бы ты
увидела нас только вдвоем, восприняла бы по-другому.
– Ну, во-первых, он нам чужой…
– Погоди, – перебил Ашер. – Ты хочешь
сказать, что готова делить со мной Жан-Клода?
– Мы и так все друг другом делимся.
Он покачал головой:
– Мы делим тебя, Анита, а друг друга едва ли касаемся.
– Не надо об этом сегодня, Ашер. Я тебя прошу и как
твой друг, и как твой мастер. Когда наши гости уедут, вернемся к этому
обсуждению.
– Даешь слово? – спросил Ашер.
– Даю слово.
Я кивнула.
– Когда не будем сидеть по самую задницу в аллигаторах,
и когда у меня будет несколько дней переварить эту новость.
– Для тебя это новость – что я хочу быть его
любовником? – спросил Ашер.
Я покачала головой:
– Честно говоря, я думала, что вы у меня за спиной как
кролики. Знаешь, страусиная политика: «не спрашивай – не скажут». Мне и в
голову не приходило, что все ваши прикосновения – только при мне.
– Я думал, что ты в этом увидишь с нашей стороны
нечестность, – сказал Жан-Клод.
– С другой женщиной – да, но у меня аппаратура не та. В
смысле, что если мужики с тобой такое будут делать, то у меня просто нужных
частей нет. Но я думала, что делю тебя не с какими-то мужиками, а с Ашером. Это
же не просто первый попавшийся хмырь с улицы.
– Ты хочешь сказать, что для Ашера ты делаешь
исключение из правил?
– Я даже не знаю, есть ли у меня правила, но я не хочу
делить тебя ни с кем, не больше, чем ты хочешь меня с кем-нибудь делить. Но я
предполагала, что вы с Ашером любовники – в мое отсутствие.
Наконец-то, вот она, правда.
– И почему ты так думала?
Я показала на Ашера:
– Посмотри на него. Посмотри, как он на тебя смотрит.
Ашер засмеялся:
– Ты хочешь сказать, я так прекрасен, что мне никто не
может отказать?
– Именно так, – кивнула я.
Лицо его смягчилось, он встал рядом со мной.
– Анита, ты возвращаешь молодость моему сердцу.
Я взяла его за руку:
– А ты иногда заставляешь меня чувствовать себя просто
младенцем.
– Pourquoi?
– Потому что я могу взять в постель вас обоих, но
предполагала, что вы любите друг друга у меня за спиной, чтобы пощадить мои
чувства. Это мне казалось аккуратным и чистым решением. Мне не надо было
разбираться в своих чувствах насчет того, что вы пара, зато каждый получал, что
ему нужно. А оказалось, что Жан-Клод вел себя очень, очень хорошо, а ты
чувствовал себя заброшенным.
– Отвергнутым, – поправил он, мрачно глядя на
Жан-Клода.
Я взяла его за лицо, повернула к себе.
– Это была моя вина, а не его. Он прав, Ашер. Ты меня
знаешь. Я могу не замечать слона в гостиной, пока не вляпаюсь в навоз по самые
уши, но если заставить меня посмотреть на это, пока до ушей еще не дошло, я
могу это плохо принять. Если бы я застала вас вдвоем, я бы сделала из этого
повод сбежать ко всем чертям. Жан-Клод в этом прав.
– А теперь? – спросил он.
– Не знаю. И это действительно правда. Пока я не
видела, как Жан-Клод целует Огги, пока не участвовала в этом, я бы точно
сказала «нет». Не просто «нет», а «нет, черт побери!» – Я опустила глаза, не
зная, от смущения, от недовольства или просто мне так свойственно. – Но я
хочу, чтобы счастливы были все, кого я люблю. Это я знаю. Я хочу, чтобы все мы
были счастливы и перестали убегать. – Рукой я коснулась своего живота,
столь красивого и плоского от упражнений. – Перестали притворяться, что мы
какие-то не такие, как есть на самом деле. – Я взглянула на него. –
Никто не спросил, каковы твои чувства насчет ребенка. В смысле, у тебя те же
шансы, что у Жан-Клода. В смысле, шансы быть отцом.
Он улыбнулся:
– Я – эгоист и сволочь. Проснулся пьяный от силы и
забыл, что с тобой творилось эти несколько часов. Прости.
Я покачала головой:
– Я игнорировала эту проблему куда дольше.
– Я в постели двоих, которых я люблю, и проблемы в этом
нет. Мне повезло больше, и я счастливее, чем мог даже мечтать быть снова.
– Но…
Он положил пальцы мне на губы:
– Тише. Ты хочешь спросить, каковы мои чувства насчет
твоей беременности. Ну какие они могут быть, кроме счастья, что будет в нашей
жизни маленькая ты или маленький Жан-Клод? Джулианна сожалела, что не подарила
мне ребенка.
Впервые он назвал ее имя без этой болезненной печали.
Я поцеловала его пальцы и отодвинула руку, чтобы сказать:
– Ты этой беременностью счастлив?
– Не счастлив и не несчастлив, но я очень счастлив
сейчас быть рядом с тобой. Я горд, что могу назвать себя твоим любовником. Ты
воистину хочешь, чтобы мы все были счастливы, Анита. И ты понятия не имеешь,
насколько это редко для двоих быть в таких отношениях, когда по-настоящему
хотят счастья друг другу, но ты жонглируешь многими сердцами и желаешь счастья
для всех. Редчайший случай – такое желание.
– Как же можно любить кого-то и не желать ему счастья?
Он улыбнулся мне, волосы упали назад. Улыбался он так
широко, что клыки показывал, а это с ним редко бывало. Улыбка столь широкая
растянула на нем шрамы, заставила его вспомнить, какая у него тугая кожа – но не
улыбался он из-за действия его улыбки на других, из-за их восприятия. Я помнила
эту улыбку по тем векам, когда еще не была рождена. Эта улыбка была у него до
того, как погибла Джулианна, до того, как избороздили его святой водой в
попытке изгнать дьявола. Я улыбнулась ему в ответ, потому что у меня стало
легче на сердце при виде этой улыбки. И я почти была уверена, что это
облегчение – не мое, а Жан-Клода, но ощущалось оно как свое.
