— Не вырывайся птичка, и все будет хорошо.
Анет обманчиво обмякла в мужских руках, и как только хватка немного ослабла, вцепилась ногтями в лицо, посмевшего ее схватить человека. Рванув в сторону, она рывком открыла дверь кареты и кинулась в проем, но на улице поджидал еще один противник. Анет грубо втолкнули обратно в карету. Испуганно сжавшись в комок, девушка испуганно уставилась на яростное лицо напротив с корвавыми следами от ее ногтей и приготовилась заорать, что есть мочи. Мужчина, заметив это, рванулся вперед, грубо зажимая девушке рот рукой. Анет не намерена была сдаваться, тонкая шпилька припечатала к полу ногу противника, зубы впились в ладонь. Парень вскрикнул и неудержавшись наотмаш ударил девушку по лицу. Тонкой струйкой потекла кровь из разбитой губы, а Анет все же закричала, когда мужчина грубо навалился на нее сверху прижимая к жесткой лавке кареты. Не осталось даже возможности пошевелиться, попытка выскользуть закончилась, треском рвущейся ткани дорого платься. Крик застрял у Анет в горле, а мужчна прижал к ее лицу тряпку, пропитанную какой-то резко пахнущей жидкостью. От забившего нос запаха закружилась голова, девушка дернулась еще раз, пытаясь, позвать на помощь и потеряла сознание.
Следящий, наконец-то, смог вздохнуть свободно и вытереть с лица кровь. Птичка-то оказалась с коготками. Несколько раз вздохнув, парень отклонился к стене. Похоже, свою часть работы он выполнил, как должно. Адольф будет доволен. По-хорошему, стоило связаться с ним и сообщить, что все впорядке, операция закончилась успешно, но Раниону, очень не хотелось вступать в ментальный контакт с болотным троллем. Это было всегда неприятно и больно. В конце концов, Адольф должен поджидать за городом с готовым проходом в резиденцию Сарта, так что ничего страшного не случится, если об успехе операции, начальник узнает по факту.
Оля осторожно выползла из кладовки, опираясь на подозрительно накренившуюся стеночку одной рукой, а другую ладонь прикладывая к раскалывающейся голове. Так погано девушке не было давно. Причем поганость относилась как к духовному, так и к физическому состоянию. Подобные ощущения она, пожалуй, испытывала всего один раз, лет этак в пятнадцать, когда впервые выпила с девчонками на дне рождения аж целых два бокала шампанского и изрядно запьянела от этого опасного напитка, а домой-то идти, все равно, было надо. Вот и пришлось сначала радовать маму своим, мягко сказать, ненормальным состоянием. А потом всю оставшуюся ночь вести задушевные беседы о смысле жизни с белым керамическим другом (с ним беседует основная часть населения России, после веселой национальной игры под названием «Перепил»). Сейчас ощущения были схожие: смесь стыда, угрызений совести с желудочными спазмами и головной болью. Ольга попыталась сообразить, сколько сейчас времени, но усталый и больной мозг отказывался делать даже какие-то намеки в этом направлении. Девушка могла с уверенностью сказать только одно — завтрак она проспала однозначно, впрочем, обед и ужен, по всей вероятности, тоже. Мысли о еде вызывали головокружение и желудочные спазмы, поэтому пропуск «кормлений» меньше всего расстраивал Олю, гораздо сложнее было заставить себя выползти на свет. Во-первых, потому что было неимоверно стыдно перед парнями за свое поведение, начиная от ступора во время драки и истерики после нее, заканчивая ночью со Стиком и утренней пьянкой. Во-вторых, свет был слишком ярким для больной Олиной головы, поэтому, девушке пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы, сначала зажмурившись, шагнуть в комнату, а потом немного приоткрыть глаза. Единственное, что заставило Олю появиться на люди это то, что она чувствовала, что кто-нибудь добрый, быть может, если она хорошенько попросит, вернет, таки, ей нормальное самочувствие. Перед этим простым желанием меркло все остальное, и становилось все равно, что подумают о ней Дир с Калларионом, и присутствует ли в помещении Стикур или он проявил благородство и растворился в воздухе, чтобы не смущать ее своим видом. Впрочем, ребята все поняли без слов.
— Что, плохо? — участливо поинтересовался Дир. — Эк, тебя с гномьего-то самогона разобрало! Почти целые сутки была в отключке.
— Сутки? — морщась от боли, прошептала Оля.
— Ну, со вчерашней ночи, а сейчас уже вечер. Тебе надо брать пример со Стика. Вон, какой он свеженький, словно огурчик, и это несмотря на все раны.
— А ему-то с ч… — начала Оля, но, поймав взгляд герцога, замялась и спешно закончила. — Что вы сравниваете хрупкую девушку и взрослого сильного мужика? — и несчастным голосом добавила. — А от похмелья в этом мире чего помогает лучше всего?
— Рассол… — пожал плечами Калларион. — только у нас его нет.
— А что-нибудь магическое? Что-нибудь из того, что у нас есть?
Калларион хмыкнул, Стикур попытался улыбнуться непострадавшей половиной лица, а Дир, замявшись, произнес:
— Есть одно заклинание, но…
— Давайте, — махнула рукой Оля, прикладывая к голове, стоящую на столе железную кружку.
— Понимаешь, оно…
— Ты мне скажи, оно протрезвляет?
— Да, но…
— Голова болеть перестанет?
— Да, но я пытаюсь тебе сказать…
— Все остальное не имеет значения, так что давай скорее, а то я помру!
— Ну ладно, — Дир развел руки, накапливая магическую энергию, и произнес короткое заклинание.
Ольгу скрутил сильнейший спазм боли, выворачивающий на изнанку, сводящий судорогой все мышцы, выжигая мозг и глаза. Девушка схватилась за раскалывающуюся голову и с хрипом упала на колени, молясь, чтобы к ней опять вернулось такое милое и практически приятное похмелье. Тело девушки сотрясала крупная дрожь, по лбу и висками стекали липкие дорожки холодного пота. А потом все внезапно прекратилось, и Оля обнаружила себя сидящей на корточках около стола. — Вот гады, — подумала девушка, — могли бы и предупредить, что будет так плохо. Хотя бы на стульчик, что ли посадили! — а вслух только смогла произнести. — А что? Что это, вообще, такое было? — Оля осторожно поднялась на ноги и выдохнула. — Я думала — помру.
— Ну, мы же честно пытались предупредить, что заклинание это весьма специфическое и из-за этого крайне редко используемое, но ты не слушала. Мало кто, один раз испытав на своей шкуре это удовольствие, рискует протрезвляться подобным образом еще раз.
— Я же говорил, что лучше рассольчик, — флегматично отозвался эльф.
— Ничего себе у вас заклинания! — потрясенно пробормотала Оля и с просветлением в глазах осведомилась. — И что после этого мне должно было полегчать?
— А что лучше не стало?
— Не знаю, — Оля прислушалась к собственным ощущениям и с удивлением заметила, что голова уже не болит, а живот при мысли о еде не завязывается в узел, а лишь тихонечко поднывает (кушать хочет). — Может, и полегчало, я еще не поняла…
— Чаю? — участливо осведомился эльф.
— Ну, если эту сушеную траву можно назвать чаем, то тогда давай чаю и… желательно, пожрать.
Оля плюхнулась на ближайший стул, стараясь ни на кого не дышать и не смотреть на перебинтованного Стикура, слишком уж неоднозначные эмоции он вызывал в ее еще больном после заклинания сознании. Девушка с отвращением поковырялась ложкой в вязкой каше (готовил, видимо, эльф. Даром, что ему тысячи лет, за это долгое время он так и не научился кухарничать), но все же, заставила себя проглотить это мерзкое варево, тем более на вкус оно оказалось гораздо лучше, чем на вид.
