— В серебре, — повторил Старый. Удивился даже: — Про огонь они понимают, значит, а про серебро… — И на ресторатора глянул. Как в шпаргалку. — Ну ясно. Ему, господа мои хорошие, даже и не труп был нужен. Полутрупа бы за глаза хватило.
— Это как?
— Чего, зомби нынче опять в моду вошли?
— Нет, не понимаю… Савва Севастьянович, растолкуйте.
— С удовольствием. Этим господам, — Старый кивнул на одинокого «марсельца», — надо было меня из строя вывести. Или не меня. Кого угодно, в общем-то. А потом посмотреть, куда оживлять повезут. Верно, мирской?
Сроду Старый это слово так не произносил. У нас же дурным тоном считается людей в таких выражениях поминать. Еще с конца Черных времен. Ну да не суть. Главное, что Старый был прав.
А что из этого выходило, я сама не знала. И не желала знать. На меня усталость хлынула. Хуже, чем в увядание. Там хоть знаешь, что потом произойдет, хоть и страшное, болезненное, неотвратимое, а привычное. А теперь… Когда известно, с какого бока ждать беды, но непонятно, сколько она тянуться будет. Как в войну. Не веришь, что кончится.
Сбоку от меня Фельдшер сидел. Я ему прям так в плечо и ткнулась. В то самое место, куда Гуньке пуля угодила.
«Марселец» говорил что-то, не то ненавистью плевался, не то просил, чтобы его сразу порешили в честном бою. Я как спала сейчас. А сквозь этот сон не сон мыслишка тикала. Одинокая и никчемная: про то, что никак вспомнить имя ресторатора не могу. Весь вечер знала, а сейчас вот забыла. Арсений? Артур? На «А» как-то, но не Александр и не Алексей, он неславянский какой-то. Чуваш или мордвин, Жека мне рассказывала даже.
— А что нам с тобой делать-то теперь, Артемчик? — откликнулась на мои мысли Евдокия.
Артемчик ответил. В том плане, что бы он сейчас с Жекой сотворил, если бы его руки слушались.
— А зачем тебе руки, если они у тебя растут…
— Евдокия!
— А чего сразу «Евдокия»? Пускай пойдет да и повесится, тут стропила высо-о-окие, — протянула вдруг Жека. — А я помогу.
В Черные времена, говорят, это чуть ли не ведьминской милостью считалось: не самим мирского в гроб загонять, а по его собственной воле. Пожелать ему смерти от души, чтобы он ничего другого так не хотел, как преставиться. Жека бы не смогла, мы ж подобную науку не учим, Контрибуция запрещает. А вот про то, что с мирскими убийцами делать, в Контрибуции очень путано оговорено. Сперва вроде бы судить полагалось? Или нет?
Старый о том же говорил:
— Я тут трибунал разводить не буду. Наразводился уже в свое время, хватит. Мне еще, господа хорошие, в нашем хозяйстве порядок надо навести. Ты, Артем, молчи вволю, я мешать не буду. Не хочешь своих выдавать — и не выдавай. Мы всех найдем. Я тебе обещаю. И твоих, и моих…
Во множественном числе говорит? Однако… Я из своей дремы выскочила — как под холодный душ встала. Это что, получается, будто на той стороне не один предатель стоит, а несколько? Кому же мы сегодня гибель-то подписали? Не знаю.
И никто не знал.
— Обещанного три года ждут, — буркнул ресторатор, дергаясь так, будто у него шило в том месте, в которое Фельдшеровы клиенты себе мобильный аппарат засунули.
— Значит, будешь ждать. Не вижу проблемы, — улыбнулся Старый. И на дверь оглянулся: — Ада, душечка ты моя, кофе мне свежего принеси?
Анечка выскочила в проем, убедилась, что тут никого на месте не казнят, и количество сахара уточнила.
— Под подписку о невыезде или как? — ухмыльнулся ресторатор. Если б он на стуле сейчас не подпрыгивал, это бы даже красиво прозвучало. Лихо так, как у офицера перед расстрелом.
Савва Севастьянович задумался. Наверняка в Черные времена на такую ситуацию особое предписание существовало, а может, и в Контрибуции что оговорено было, да только ни у кого из нас ее под рукой не нашлось. И в Контору за уточнением не позвонишь — праздник.
— А давайте я его себе заберу. — Евдокия прикусила губами коктейльный зонтик — прям как ромашку полевую.
Старый побагровел.
— Да не так, Савва Севастьяныч, — заоправдывалась Жека, — вы мне сами сказали, что у меня ошибки по незнанию, а не по умыслу. А раз вы мне тогда башку за это чуть не свернули, то теперь я точно не накосячу.
Вот нахалка, а! Танька-Гроза аж на стуле подскочила, переживая, что не ей такая блистательная идея в голову пришла.
— Ну допустим, — согласился Старый. — Все равно я пока других вариантов не вижу.
Артемчик совсем запрыгал. Уже не от судорог.
— Не бойся, мой сахарный, я тебе бо-бо не сделаю… если сам не захочешь. — Жека ноги свои длиннющие скрестила, потом как-то даже и развела. Интересная какая поза. Вроде скромная, а вроде и…
— Евдокия!
— Ну пошутила я, пошутила. Надо мне ученичка припугнуть, правда? — Она об Афонину ладонь оперлась, со стойки спрыгнула легонечко. Зацокала каблуками, выписывая восьмерки вокруг «марсельца». — Так… если девять дней, то… чего ж это выходит? Первое января или второе? Я посчитать не могу.
— Ночь с первого на второе, — уточнила Зина.
— Вот и славненько, — мурлыкнула Жека. — Сроку тебе мирского, мой голубок, ровно девять дней. Уладишь все дела свои, а вот потом, в полночь, ко мне и придешь. Адрес-то не забыл, Артемушка?
Судя по каким-то совсем уж разнузданным конвульсиям, «марселец» не забыл.
— Ну вот и славненько, ну вот и хорошо. Девочки, помада есть у кого?
Зинка кинула свою — ловко, как гранату метнула. Жека поймала.
— Фи, бесцветная. А что бы ты, радость ты моя трепливая, никому про наш уговор не сказал, я тебя сейчас запечатаю. Как начнешь говорить — сразу онемеешь. Сперва на час, потом на два, а в третий — навек. Честно-честно. Не вру. Девочки подтвердят.
Все-таки кокетка она у нас. Но внушает, да.
Артемчик, может, на что и рассчитывал, но Евдокия его в лоб поцеловала. Трижды, как любимого покойника. Заодно и судороги увела.
— А теперь иди, голубочек. Иди. Мы тут сами управимся, я же знаю, что где у тебя… И какой водой ты виски разбавляешь, и где три куска для налоговой. Не бойся, не разорю.
— Артем Романович, горячее можно уже подавать? — В зал из кухни та официантка вошла. Женина соперница вроде как.
— Подавай, Настюша, подавай… А потом можешь быть свободна, — отчеканила Жека, выуживая из Артемовых карманов ключи и чего-то там еще…
Официантка дверь прикрыла нежно — будто спящего в плед укутывала. И вправду, вкусным чем-то все это время пахло.
В гардеробной тем временем звенел дверной колокольчик. Наши шли. Задержались нынче гости.
— Встречайте, что ли, — поднялся со своего стула Старый. Рукой нам махнул: я этим жестом учеников на перемену отпускала. — И повеселее. Евдокия…
