После Гунькиного ухода разговор как-то засбоил. Так всегда бывает, когда всем посплетничать хочется, но никто первый решиться не может. Наконец Петро не выдержал, кивнул в сторону входной двери, за которой Гунька скрылся, неодобрительно поцокал языком.
— Ну что ты к нему вяжешься? Хороший же мальчик… — обрадованно завозмущалась Зинаида.
Матвей высказался в том смысле, что из мирских никогда ничего толкового не выйдет, а уж из таких, которые не то девочка, не то мальчик, — тем более. И как это Старый вообще…
Ну я два месяца назад тоже так думала.
Тут ему Зинка стала возражать — на правах сотрудника с Петровки. Она про дело на Волгоградке в курсе была, все подробности изучила. Сама же и помогала закрывать:
— А там и не докажешь ничего. Сергунин утверждал, что его вообще в ту ночь в квартире не было, он туда пришел, когда уже дым валил из-под обшивки.
— Сергунин — это кто? — шепотом поинтересовалась Анечка.
— Гунька, кто ж еще-то, — откликнулась я, обходя по широкой дуге стол с закусками. А ведь еще жюльен сегодня будет. Ох, мамочки…
— Так вот, Петро, я тебе как при исполнении могу ответить… Показания соседей — это такая самоделка интересная. Что тебе нужно — то они и скажут. Чего с мирских взять?
Эх, чего-то завелась Зинаида. Так сразу из разговора и не выскочит — а я ее хотела за локоток и в уголок. Они ж с Семеном еще со времен блокады общаются, вместе тогда в Ленинграде были. Может, она мне что про него…
— Того и взять, что у нас тут, как ночь, так очередной подарочек. Сперва Таньку, потом Фоньку… Два дня назад вон Ленку чуть не угробили… — вскипела Танька-Гроза.
— А Ленку-то как?
— Лен, и ты молчала?
— Господи, да что же это такое вообще!
— И ты мне, Зинок, после этого будешь про мирских рассказывать, да?
— Вот помяните мое слово, как Старый своего сопляка просветит окончательно, так он нас всех в бараний рог…
— Тьфу на тебя! Мальчик, конечно, не то чтобы очень, так ведь и не совсем шлимазл… Куть-куть…
Тут из коридора Евдокия проскользнула — всклокоченная и с покрасневшими глазами. Старый все не показывался, хотя кукушка уже обратно в ходики забилась.
— Дусенька, ну вот хоть ты им скажи, ты с этим Гунькой… Как, по-твоему, способен он был Спутника порешить с родной матерью?
— Только честно говори.
— Никто ему не передаст, будь уверена, все между нами.
— Нет, конечно, — как-то удивленно отозвалась Жека. Потом опустилась на одинокий венский стул, голову склонила, волосами вся завесилась — чисто трагедийная актриса в образе. Не то Бесприданница, не то еще какая Нина Заречная — Жека много чего в актерскую жизнь переиграла. Сейчас вот тоже корчит чего-то, но это больше для того, чтобы лицо заплаканное не показать. Досталось ей от Старого, да. Все-таки половые связи с учениками у нас не сильно приветствуются, они ведь совсем бесправные, ослушаться не могут. Ох ты…
— Девчонки, ша! — Петруха махнул ладонью, разрубая застоялую тишину. — Давайте-ка я вам один анекдот расскажу.
Мы как-то все сразу и засмущались. Петро, еще с тех времен, когда был полковником Дербянским, щеголял такими пикантными историями, что нынешние конферансье из телевизора должны были застрелиться от зависти. И если его не остановить, он нам тут такого…
— Ну прилетает, значится, один крылатик к котам в семью, когда там добытчик на охоте…
— Что? — немедленно перебила его Дорка. — Ты что позво… Чтобы приличный крылатик к какой-то там кошачьей шиксе…
Петро извинительно крякнул и попытался вспомнить что поприличнее.
— Ну ладно, девоньки. Я тебя, Дорочка, можно сказать, развеять хотел, а ты… А знаете, что видит мирской, если у кошки-крылатки перья выпадают?
— Да знаем.
— Ты бы еще про забей-траву нам что рассказал…
— Или про поручика с морским мышом в жо… в лосинах…
— Что? Что видит-то? — зазвенел из коридора запыхавшийся Гунька. Вручил Доре пакетик и ключи, отдал Матвею папиросы и уставился на Петруху. Выжидающе. Распустился чего-то notre petit enfant terrible…
[2]
Ну так оно, в принципе, и есть.
— Да пингвина он видит! — мрачно ответил Петруха, разглядывая свои начищенные ботинки.
— Правда, что ли? — улыбнулся Гунечка. Одним глазом на несчастного Петруху посмотрел, другим на покрасневшую Жеку. Уй, оторва. Оживили его на свою голову. Не до конца, правда, — вон поверх рубашки-то жилетка котовой шерсти, чтобы с сердцем плохо не стало, но Гуньке сейчас море по колено, знает, что Старый рядом, в обиду не даст. Или это ложный возраст в нем сейчас так говорит? Ой, мальчик…
— Да нет, конечно…
— Гунечка, ну что ты в самом деле! — вскипела Дора. — Всем известно, что мирской, когда видит просто крылатку, то принимает ее за обычную кошку, а когда видит крылатку в полете — то за птичку… Потому что у кошавок перья выпадают, только если не дать им вовремя… А-ааах! — И тут Дорка за сердце схватилась так, будто оно у нее яблочным было и созревать собиралось.
— Дор, ты чего?
— Медамочки, надо нашатыря!
— Господи ты боже мой, да что ж это…
— Гунька, валидол неси срочно!
— Тьфу на вас! Я тут еще не умираю! — Дорка приподняла голову, мотнула ею, отгоняя удивленную Цирлю. — Ничего смертельно страшненького, но мне срочно надо позвонить. Гуня, деточка, где тут у вас телефон?
— Да что случилось-то? — суетилась Жека, пока Гунька мотался в коридор за трубкой.
— Я забыла сказать Рахеле, чтобы она обязательно назначила Брыксе дурманчика… у нее очень слабое оперение!
— Вон телефон!
Дорка с недоумением уставилась на черную трубку, напоминающую калошу:
— И что мне с ним делать? Я что, по-твоему, помню наизусть свой домашний?
— А в записной книжке?
— Дорка, вот твоя сумка, доставай книжку…
— И вы думаете, что она там есть? — Дора аж подпрыгнула, выбираясь из кресла.
Левая задняя львиная лапа угодила Петрухе на штиблет. Петро морщился, но демонстрировал приличное воспитание.
— А как ты вообще домой звонила?
— Как звонила? Ну как всегда. Записала у Леночки дома номер на дверце буфета. Открывала буфет, ну и набирала…
— Да господи, что, твоя кошка пару часов не перетерпит?
— Ну ты нашел что ей сказать…
— Господа, я вас умоляю… Я быстро! Сейчас дороги пустые, я успею, туда-сюда за полтора часа управлюсь. Леночка, ты до моего возвращения Старому ничего не говори, хорошо?
