— Ясненько, — пробубнила
Женька, — только у меня адрес, телефон ее потеряла.
— Давай, — обрадовалась я.
— Она живет в Солнцеве.
— Вот странность! Думала, ей от
Ладожского квартира в центре осталась. Кстати, кто он ей, дед?
— Нет, отец.
— Сколько же Наде лет?
— Фиг ее знает, за тридцать.
— Господи, сколько ж Ладожскому было,
когда он дочь родил?
Женька стала шуршать бумажками.
— Восемьдесят.
— Ой!
— А жене двадцать.
— Ну и ну!
— Она была восьмой супругой Ладожского.
— О-о-о…
— Он ее бросить не успел, —
зачастила Женька. — Вернее, официально парочка разбежалась, когда Надьке
десять исполнилось, на почве ревности скандал случился. Неужели не слышала?
О нем тогда вся Москва судачила, до сих пор
наши помнят, какой тарарам стоял. Да уж, нынешним звездам такое не устроить. У
Ладожского квартира на Тверской, в доме около Центрального телеграфа, так из
окон шмотки летели, мебель. Всю улицу завалили!
— Чего же он хотел? — вздохнула
я. — Женился на девочке, ясное дело, она старичку рога наставила.
Еланская хмыкнула.
— Да нет, все наоборот. Это Матвей
любовницу завел, а Раиса его поймала. Прямо в кровати!
Ну и устроила ему выволочку: мужнины пожитки
по улице рассеяла, бабу голой по Тверской погнала. Народ чуть не умер при виде
такого зрелища!
— Постой, — удивилась я, — если
Ладожскому на момент рождения дочери исполнилось восемьдесят, то получается,
что новую любовь он закрутил в.., девяносто?
— Ага, — подтвердила Женька. —
Говорю же, нынешние звезды слабоваты, куда им до великих стариков. Вот те жить
умели! В общем, Раисе повезло, Матвей от нее к Верке ушел, но официально развод
оформить не успел, умер. Все нажитое Райке отошло, и уж, поверь мне, наследство
сладкое. Раиска потом замуж не выходила, пить начала, что с ней случилось, не
знаю. А Надька в шоколаде: квартира на Тверской, дача в Снегирях, муж богатый…
Везет бабе!
— Почему же тогда она в Солнцеве живет?
— Балда! Там воздух свежий. Какая в
центре экология? Даже крысы подохли!
— А где работает Надя?
Еланская развеселилась окончательно:
— Ой, не могу! За фигом ей служить, с
такими деньгами-то! Ты бы пошла ломаться при наличии миллионов?
— Дома сидеть скучно.
— Ты, Лампа, натуральный лапоть. Надька
по тусовкам шарится, она светская львица.
— Кто?
Женя издала протяжный вздох.
— Бездельница с бабками. Только разве
можно такое человеку в лицо сказать? Вот журналисты и придумали оборот
«светская львица». Это особи, посещающие почти все мероприятия. Кстати, по
наличию на тусовке подобных дамочек судят о пафосности сборища. Они ходят лишь
на вечеринки хай-класса, а на какой-нибудь день рождения пиццерии не
отправятся. Ясно?
— Угу, — ответила я.
— Злые языки говорят, что кое-кто из
таких львов и львиц за свой визит денежки с устроителей берет, —
разболталась Женька. — Про поэта Семкина точно знаю: ему конвертик
предложи, припрет мигом. А где Семкин — там драка; где мордобой — там
журналюги; где пресса — там фото; где снимки в «Желтухе» — там известность.
Вот и зазывают Семкина на дни рождения. Кому,
скажем, нужен генерал N? Сколько их, таких! А вот если Семкин приехал, да
пристал с пьяных глаз к семипудовой жене героя праздника, схватил ее за всякие
места, побил сына генерала, подрался с охраной… Вот тут читай про праздник в
газете, пришла слава! Только, думаю, ты зря Надьку позвать решила, она бабки не
берет. Хочешь телефон Семкина?
С огромным трудом избавившись от трещавшей без
умолку Еланской, я завела мотор и порулила в сторону МКАД. Женька невыносима:
сама наговорила подробностей о светских обычаях, тут же сделала выводы и
решила, что я, невесть по какой причине, надумала устроить сборище с
привлечением «львиц».
* * *
Дом, в котором обитала Ладожская, поразил
красотой подъезда. Беломраморные ступени, позолоченные перила, ярко-красный
ковер и шкафообразный охранник, немедленно спросивший:
— Вы к кому?
— К Надежде Ладожской, — улыбнулась
я.
Тяжелый взгляд парня в форме прошелся по моей
фигуре, потом секьюрити, слегка сменив тон, осведомился:
— Вас ждут?
— Да, — уверенно ответила я.
— Минуту, — вежливо, но решительно
отреагировал парень, потом взялся за телефон и, навесив на лицо улыбку,
прочирикал в трубку:
— Надежда Матвеевна, извините за
беспокойство, к вам женщина пришла. А-а, ща, поинтересуюсь. Вы модельер?
Последний вопрос был адресован мне.
— Да, — снова твердо ответила я.
— Она самая, — доложил он в трубку и
снова повернулся ко мне:
— Вирджиния Паоло?
Я закивала.
— Точно, — сообщил охранник
абонентке, — впускаю.
Дверь Ладожская открыла не сразу, мне пришлось
промаяться на лестничной клетке минут десять, прежде чем на пороге появилась
безвозрастная женщина с очень приятным, милым, совершенно ненакрашенным лицом.
— Входите, — ласково пригласила она.
Я обрадовалась. Честно говоря, представляла
себе Надежду иной — этакой барыней с надменным взглядом. Но тут милая женщина
добавила:
— Хозяйка в будуаре.
И мне стало понятно: она горничная.
Будуар походил на меховую жилетку. Пол
укрывали шкуры неизвестного, невинно убиенного животного, стены обтягивала
бархатная ткань, окна прикрывали тяжелые драпировки, сделанные, похоже, из
кошачьих шкур. А еще здесь удушающе пахло то ли специями, то ли благовониями,
то ли на редкость вонючими духами.
У меня зачесалось в носу и запершило в горле.
— Вы явились на два часа раньше! — с
негодованием воскликнула женщина, полулежавшая на диване.
— Извините, — пробормотала я,
лихорадочно соображая, как побыстрей подобраться к основной для меня теме
разговора.
Ладожская села и тряхнула светлыми кудрями.
