Пашка со своей спиртовой горелкой в этом выходе отсутствовал, поэтому пришлось соображать банальный костерок. Рационы у всех были одинаковые, разве только наполнитель отличался — свинина, говядина, курятина… Только Тучкин почему-то предпочел креветок.
— Губа не дура! — оценил Налим, когда Тучкин добыл рацион с розовой надписью и нарисованным рачком на упаковке.
— Ты чё, не знаешь? — с серьезной миной встрял Налим. — Креветки — это ж чистый белок, протеин! От них по ночам стоит знаешь как? Тучкину актуально!
— Вот как дам ща по рогам! — беззлобно огрызнулся Тучкин. — Привыкли дрочить по углам, уроды! А я так не могу.
— Ты, брат Тучкин, не подумавши с креветками-то! — продолжать стебаться Налим. — Сейчас наешься, а ночью ноги замерзнут!
— Почему замерзнут? — изумился Тучкин.
— Ну, как? — радостно принялся объяснять Налим, явно ждавший вопроса и самой возможности донести до коллег столь ценное знание. — Наешься креветок, ночью шняга твоя встанет, одеяло приподнимет, ноги оголятся и замерзнут! Оцеола обидно захихикал, а Грек так просто заржал в голос.
— Дану тебя, — отмахнулся Тучкин. — Херню какую-то порешь… Какое, к бесу, в Зоне одеяло, а?
— Байковое, — со вздохом сказал Киргиз. — Зеленое. Как дома… У родителей дома, в смысле. Налим опасливо покосился на Киргиза:
— Чё, ностальгия одолевает?
— Да как-то так вспомнилось, — пояснил Киргиз. — Я родителей лет пять уже не видел. А они не молодеют, понимаешь ли…
— Никто не молодеет, — пожал плечами Налим. — Мы тоже.
Храп в общем разговоре не участвовал, с самого начала присел чуть поодаль от костра и уткнулся в ком. А сейчас ком убрал и подошел, причем лицо у него было задумчивое и сосредоточенное.
— Почта? — догадался Грек, глядя на него.
— Угу, — промычал Храп. — Босс пишет, что на заимку идти бессмысленно: ботаник наш вчера таки сменился.
— И куда же нам теперь идти? — поинтересовался Грек, прекрасно сознававший, что выход на этом вовсе не заканчивается, просто меняется маршрут, вот и все.
— Похоже, что на Болото. — Храп тяжело вздохнул. — Босс велел следить за почтой, будут уточнения.
— Час от часу не легче, — пробурчал Оцеола. — На Болоте такое водится, мама дорогая!
— Грек, Оцеола, давайте-ка маршрутик наметим, пока вода греется. Где там наша карта?
Через минуту не только Храп с Греком и Оцеолой стукались лбами над крохотным экранчиком следопытского кома, но и Киргиз с Налимом тоже. И лишь любитель креветок Тучкин остался шевелить время от времени сучья в костре да приглядывать за котелком.
Глава седьмая
Вездеход, утробно взрыкнув, газанул и уполз дальше, уменьшаясь с каждой секундой. Сиверцев тоскливо поглядел ему вослед. «Угораздило же меня», — подумал Ваня грустно.
Он уже начал склоняться к мысли, что лучше было бы остаться на четвертую вахту — там хотя бы все знакомо и привычно. Ребята правильные, внятные, начальник — пан Ховрин — даже получше Рахметяна будет, чем не жизнь? А тут — идешь туда, не знаю куда, с каким-то, прости господи, Психом! Сиверцев вздохнул, протяжно и скорбно.
— Грустим? — осторожно поинтересовался Псих.
Ваня поглядел на новоявленного напарника, стараясь не думать о нем как о виновнике всех свалившихся на голову перемен.
— Видишь ли, друг! — проникновенно начал объяснять Сиверцев. — Нормальная институтская вахта на заимке длится четыре недели.
— Я знаю, — кивнул Псих.
— Ага. Иногда приходится сидеть в Зоне две подряд. Не очень часто, но случается. Я просидел три и вчера мне сообщили, что грядет четвертая.
— Ну, это ж не вахта, — возразил было Псих, но Ваня его перебил.
— Ты дослушай. Так вот: я уже начал привыкать к мыслям о четвертой вахте подряд, но тут приехал Тараненко и сообщил, что я все-таки уезжаю в городок на реабилитацию. Туда я и поехал бы, если бы в «Рентгенах» не появился ты. Псих хмыкнул:
— Я безвылазно сижу в Зоне дольше. Полгода. И ничего.
— Ты тут по своей воле!
— А тебя, — ехидно парировал Псих, — вероятно, сослали за грехи и плохое поведение в общественных местах.
— Про грехи, небось, правда, — буркнул Сиверцев. — Четыре года в лаборатории сидел, в микроскоп глядел, пока полгородка с ума не сошло и не начало гоняться за твоей гребаной шарманкой. Вот тут-то мне масть, как говорится в определенной среде, и поперла! Видишь — «калаш» вместо микроскопа, а вместо лаборатории — радиоактивные просторы. Век бы их не видать! Ваня вздохнул и закруглился:
— Впрочем, это лирика, мало кому интересная. Давай завязывать с душеспасительными беседами и потопали куда там ты меня поведешь, а то торчим тут…
— Вот это по-мужски! — с уважением произнес Псих. — Я оценил!
— Безмерно рад этому! — проворчал Ваня уже теплее.
— Зовут тебя, если правильно помню, Ваней? — уточнил Псих.
— Правильно помнишь.
— А меня Саней. Держи краба, что ли… Они степенно поручкались.
— Меня чаще Психом зовут, — добавил Псих. — Если хочешь, зови так, я не против.
— Саней как-то оптимистичнее. — Сиверцев беззлобно ухмыльнулся.
— Как знать, как знать… — вздохнул Псих. — Байки обо мне, ты, конечно же, слышал, раз три вахты в Зоне отсидел.
— Слышал, не буду врать. Болтают, будто бы тебя не берут аномалии, боятся монстры и еще ты якобы провалился в наше время из прошлого.
— Про аномалии — вранье, — хладнокровно поправил Псих. — А остальное почти правда.
— Почему почти? — заинтересовался Сиверцев.
— Монстры меня не боятся, а просто не трогают. Подозреваю, принимают за своего и отчего-то не считают добычей. Хотя вообще-то друг друга трескают за милую душу. Ну и про провал из прошлого, скорее всего, тоже неправда, если разобраться. Раньше я думал, что меня бросили в Припяти в больнице при эвакуации и я почему-то провалялся в коме около сорока лет. А потом очнулся. И не постарел при этом. Но потом я понял, что это невозможно, по целому ряду причин. Хотя бы по тому, как проходила в восемьдесят шестом эвакуация — мне рассказали знающие люди. Человека в больнице не могли бросить, вот просто не могли — и все, и я в это верю. Страна была чуток другая, и люди, соответственно, тоже. И теперь я думаю, что память и личность Сани Солодухина, угодившего за день до взрыва на АЭС под грузовик и впавшего в кому, каким-то образом была перенесена в это вот тело, скорее всего созданное в секретных лабораториях «О-Сознания». Я не Саня, я его копия, улучшенная и доработанная.
В Сиверцеве еще в начале этого монолога проснулся нормальный ученый, наделенный здоровым скептицизмом, но обижать спутника не хотелось и он прокомментировал все это очень сдержанно:
