А собеседники уже закончили рассуждать о ловле трески на северном побережье Эланда и прелестях добычи китов, о чем Михай не имел ни малейшего понятия, и перешли к осенней охоте на горных быков, в которой Рене разбирался, как мунтский академик в эльфийской магии. Роман механически отметил, что эландец вырядился в роскошный придворный костюм. Хотелось бы верить, что под атласом и кружевами прячется кольчуга.
Неприязнь эльфа к собеседнику адмирала перехлестывала через край, но до истории с Маритой казалась необъяснимой. Повелитель Тарски был дружелюбен и мил со всеми. Он не пытался вынюхивать тайны, не спешил сделать свою дочь наследницей короны, неглупо рассуждал о будущем Благодатных земель и о необходимости союза с крепнущей Таяной и окрепшим Эландом. По всем законам политики и здравого смысла Годою следовало верить — маленькому, затерянному на краю Последних гор государству при всех его богатствах дружба с соседом давала больше вражды. Не следовало забывать и о том, что в жилах Годоев не текла кровь Волингов, соответственно для других династических домов они без Таяны не значили ничего. Магия? Следы запрещенной волшбы сами по себе не клеймо, мало ли из каких источников кто черпает, и все же чутье подсказывало, что господарь — враг. Страшный, коварный, почти неуязвимый; случай с Маритой лишь подтвердил догадки. И вот теперь этот странный ночной разговор.
Рене опять рискует! Уединиться там, куда неделями не заглядывают даже слуги, избрать поверенным влюбленную девчонку! По слухам, эландец — великий фехтовальщик, но, когда имеешь дело с подлостью, шпага значит немного. Вмешаться тянуло все сильнее, и тем не менее Роман решил позволить эландцу довести его план до конца. Не будет же тот всю ночь болтать о косатках и полосатиках! И действительно, адмирал сменил тему. Небрежно поигрывая черной цепью, странно выглядевшей на отороченном пышными кружевами камзоле, Рене полюбопытствовал:
— Вы, кажется, не очень хорошо знали умершего кардинала?
— Да, вопросы религии меня не слишком занимают. Но вы, мой друг, задаете вопрос, весьма странный для эландца. Среди ваших скал до сих пор в почете старые боги.
— Моя семья принадлежит к Церкви нашей Единой и Единственной. По крайней мере формально, а Иннокентий был моим другом с детства. Мне так неприятно, что его убили.
— Вы полагаете это убийством… но ведь его высокопреосвященство долго болел?
— Он болел всю жизнь, но мог бы пережить нас с вами, если бы ему позволили. Вы, вероятно, удивитесь, если узнаете, что бедняга вел дневники и оставил их мне, с тем чтобы я прочел его записи или уничтожил в зависимости от обстоятельств его смерти.
— И вы?
— Разумеется, прочел. Там есть любопытные куски. И они, между прочим, касаются вас…
— Что же обо мне пишет покойный?
— Что вы человек умный, жестокий и коварный.
— Это комплимент, я польщен. Что-нибудь еще?
— Что вы ведете свою игру. Что вы не веруете ни в Триединого, ни в Антипода, но стараетесь показать другим, будто весьма набожны…
— Такова участь правителя. Вы знаете об этом не хуже меня.
— Верно. Но я не интересовался Агва Закта, не добивался приватного разговора с его высокопреосвященством и не падал там в обморок, вследствие чего Иннокентий был вынужден, оставив вас, поспешить за помощью. Кстати, случай с дочерью эркарда также наводит на размышления. Вы ведь испугались, когда увидели ее на балу. Испугались, что она упадет и умрет на месте. — Рене говорил спокойно и монотонно, но у Романа по спине пробежал холодок. Игра с огнем началась. — Вы знали, — эландец продолжал в упор глядеть на собеседника, — каким ядом были отравлены и бедняга эркард, и сам Иннокентий, знали и о том, что в церковном сосуде была подкрашенная вода.
— Нет, таких подробностей мне не сообщили.
— Зачем сообщать курице, что она снесла яйцо?
— Святая Циала! — Михай рассмеялся, но несколько напряженно. — Вы — умный человек, так подумайте — ну и намеки! Неужели неполной десятинки мне бы хватило для того, чтобы найти ковчежец, открыть его, заменить яд и поставить на место? Я польщен, герцог. Вы так высоко цените мою ловкость.
— Не ловкость — хитрость. Вам было довольно вместо одного ковчежца положить другой, заранее приготовленный.
— Откуда бы я его взял?
— Борсак — непревзойденный мастер, не правда ли, герцог?
— Говорят, так. Мы в Тарске не так уж хорошо знаем геланских ювелиров.
— Не скромничайте, Михай. То, что вам нужно, вы знаете великолепно. В прошлом году вы с дочерью прибыли ко двору Таяны. Стефан был здоров, Зенон не собирался сбегать, а кардинал — умирать. К празднику Всех Отчаявшихся Заступника известный своей скупостью в той же степени, что и своим мастерством, старейшина цеха ювелиров явился к кардиналу и поведал ему о своем намерении отлить за свой счет и из своего серебра для церкви Великомученика Эрасти новые кадильницы. За образец он решил взять изделия старых мастеров. Таковых в Таяне оказалось не столь уж много, в том числе и пресловутый ковчежец. Церковники с готовностью показали реликвию благочестивому мастеру. Борсак изготовил не только кадильницы, но и ковчежец, причем заказ этот вряд ли оказался убыточным.
— Ну и спросите его…
— Вы лучше, чем кто бы то ни было, знаете, что ювелир мирно скончался в кругу семьи в начале зимы.
— Это очень интересно, но я не понимаю, при чем тут я. Да, возможно, вы правы и кто-то действительно подбил этого… Борзака изготовить копию ковчежца, отправил мастера к праотцам и пустил Агва Закта в дело. Скорее всего, так все и было, ну так и ищите убийцу. Я вам сочувствую, но вашего друга я не убивал, да и зачем бы мне это понадобилось?
— Я и устроил нашу встречу, чтобы вы мне обо всем рассказали. — Голубые глаза яростно блеснули. — Что вы сделали с Зеноном? Зачем хотите уничтожить Стефана и меня… ведь эркард погиб по ошибке, не правда ли? Бедная Марита засмотрелась на золотоволосого красавца и перепутала кубки. — Рене взял ближайшее к нему яблоко, поднес к глазам, а потом несколько раз подкинул в воздух. — Агва Закта — вещь любопытная. Иннокентий рассказывал, что человек, принявший яд, не зная об этом, кажется умершим от болезни, которой давно страдал. Единственный след — синеватые пятна между средним и безымянным пальцами, исчезающие вскоре после смерти, но об этом знают редкие медикусы. — Рене выронил яблоко, ловко поймал его над самым полом и, небрежно обтерев о кружевную манжету, запустил зубы в сочную мякоть. — Так на чем бишь я остановился? Ах да, на свойствах яда.
Если отравленный молод и здоров, признаки отравления проявляются более явственно. Судороги, синие пятна по всему телу, иногда рвота… Тут не ошибешься. Еще страшнее гибель знающих свою судьбу. Это касается как тех, кого заставляют выпить чашу с ядом по приговору Церковного суда, так и тех, — адмирал поднял бокал с рубиновым вином, посмотрел его на свет и поставил обратно на поднос, — кто принял яд по ошибке или чужому злому умыслу, но догадался, что произошло. Такие умирают в полном сознании, испытывают страшные мучения, но в момент агонии почти всегда становятся пророками. Иннокентий, между прочим, догадался обо всем.
