Максимилиану тут делать явно было нечего, да он и не мог бы его обогнать. Других же клириков столь высокого ранга после смерти Иннокентия в этих краях не водилось. Тем не менее за сигноносцем двигались пара десятков человек в черно-зеленых одеяниях Церковной Стражи, затем тащился возок, запряженный четверкой мулов, опять же с кардинальскими знаками на дверях и крыше, а за ним две воловьих упряжки тащили нечто, напоминающее клетку на колесах, по краям которой также трусили черно-зеленые. Затем ехали всадники в дорожных одеждах, явно не воины и не церковники, замыкали же процессию повозки с поклажей и пять или шесть десятков воинов.
— Что бы это могло быть? — пробормотал Шандер, опуская трубу. Как бы то ни было, но клирики вряд ли могли представлять опасность, к тому же численное превосходство Шандера было очевидным. Граф дождался, когда замыкающий отряд поравнялся с высоким явором, росшим на берегу Гусинки, и, махнув Марко, выехал из-за прикрывавших его камней. Это послужило сигналом. «Серебряные» четко и быстро окружили незнакомцев. Они не проявляли враждебных намерений, но каждый мало-мальски сведущий в воинском деле человек понимал, что любая попытка к сопротивлению равнозначна смертному приговору. Впрочем, путники и не думали сопротивляться. Сначала они оторопело остановились, а затем дверца переднего возка отворилась, на дорогу спрыгнул молоденький клирик, который помог сойти тучному человеку в зеленых кардинальских одеждах.
Шандер не поверил собственным глазам — перед ним был Тиберий! Самозванец также узнал графа, и на холеном лице с бегающими глазками появилась самая медоточивая из всех возможных улыбок. Он явно вознамерился благословить чадо, и Шандеру пришлось действовать быстро и решительно — сама мысль о прикосновении этой ядовитой жабы вызывала ни с чем не сопоставимое отвращение.
Гардани дал знак, и «Серебряные», на лицах которых читалось полное соответствие с чувствами, обуревавшими их капитана, обнажили оружие.
— Тиберий, — Шани слегка замялся, не зная, как обращаться к расстриженным клирикам, — бывший епископ Таяны и Тарски, вы виновны в государственной измене и ереси, и именем короля и Архипастыря я вас арестовываю!
Улыбка Тиберия стала еще слаще. Видимо, он готовился к подобному разговору, так как ответил не задумываясь, громко и внятно. Хорошо осведомленный о трусости клирика, Шандер насторожился: столь спокойное и уверенное поведение ничего хорошего не предвещало.
— Сын мой, — объявил самозваный кардинал, — в тебе говорит излишнее усердие и гнев, застилающий твои глаза. Ведаю, что я был оклеветан в глазах Его Святейшества, — заплывшие глазки попытались подняться к небу, — и Его Величества Рене, да продлит Творец их дни, но я, скромный служитель Церкви нашей Единой и Единственной, не ропщу, но с кротостью принимаю клевету и попреки. Сам же, как пчела, неустанно ношу мед свой в улей общего нашего дела.
Да будет тебе известно, что я, недостойный сын Всеобщего Отца нашего, с Его помощью и по Его велению открыл врата Высокого Замка, этого оплота ереси, чернокнижия и злонравия, и низверг нелюдей и богомерзких еретиков, его захвативших, — Тиберий перевел дух, заодно пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова, но строгое лицо Шандера оставалось спокойным, как изображение на старинной эльфийской медали, расстрига набрал воздуху и продолжал еще более проникновенно: — Я, молясь неустанно о здравии Славы и Надежды Благодатных земель Благочестивого и Победоносного Рене из рода Волингов и его воинства, внес посильную лепту в победу над самозваным регентом Михаем Годоем и его сподвижниками-еретиками. Но, будучи скромным служителем Церкви нашей Единой и Единственной, я не счел для себя возможным воспользоваться плодами сей победы и в сопровождении верных сынов Церкви решил отправиться к престолу Архипастырскому, дабы передать в руки Его Святейшества Феликса Первого ключи от Высокого Замка, а также то, что сейчас с видимым удовольствием передаю в ваши руки. Ибо я, человек мирный, с невольным страхом думал, удастся ли мне доставить то и тех, что я везу, в Кантиску. Я немолод, — Тиберий горестно вздохнул, — и нездоров, — ты же есть первый из воинов Его Величества…
— Рене Аррой еще не коронован, — оборвал затянувшийся монолог Шандер Гардани, — а ты решением Архипастыря, подтвержденным конклавом, лишен сана и объявлен предателем и преступником.
— Ведаю о том, — скорбно кивнул Тиберий. — Но безгрешных на грешной земле нет и не может быть. Даже владыки мирские, даже князья Церкви и те ошибаются… Я прошу тебя пройти со мной, и ты поймешь, что оклеветанный и оказавшийся в логове зверя, я, с Божией помощью, одержал победу над Антиподом и прошу лишь о праве сложить ее к ногам Архипастыря…
— Хорошо, я посмотрю, — кивнул Шандер, — но сначала ваши люди сложат оружие.
— Да будет так, — значительно кивнул толстяк, — они сделают это с радостью, ибо вооружились токмо по моей просьбе, дабы сопровождать меня через дикие и опасные земли. Под защитой же ваших мечей, сын мой, мы чувствуем себя в безопасности.
Шандер не ответил, но «Серебряные», ловко и споро перемешавшиеся с обозниками, быстро сделали свое дело. Отряд Тиберия был разоружен. Граф, наблюдая за происходящим, заметил странное, граничащее с ужасом выражение на лицах некоторых воинов, но на худом лице по-прежнему не отразилось ничего — в застенках у Михая Шандер научился владеть собой.
Граф спешился, бросив поводья подбежавшему Марко, и неторопливо пошел за переваливающимся Тиберием. Тот прошествовал через строй клириков с напряженными лицами к сооружению на колесах, которое Шандер заметил еще с холма. Это действительно была клетка, водруженная на большой соляной воз, более того, Шани ее узнал по особым образом изогнутым прутьям. Когда-то в прежние времена она стояла в замковом зверинце. Теперь же в ней находились два живых человека и одна голова.
Как Шандер ни владел собой, но, столкнувшись с остекленевшим тяжелым взглядом Михая Годоя, он побледнел. Сколько раз, прикованный к постели, он представлял себе встречу с магом-регентом, сколько раз во сне и в мечтах всаживал ему в горло клинок и вот теперь встретился с ним на пыльной дороге. Страшный Михай, таинственный Михай, непобедимый Михай был мертв и являлся всего лишь разменной монетой, за которую его жалкий сообщник хотел купить себе прощение и, возможно, даже награду…
Наверное, потому, что взгляд Годоя слишком долго преследовал Шани по ночам, граф видел только голову своего мучителя, и Тиберий, явно озадаченный и недовольный затянувшимся молчанием, вмешался:
— Человек, возомнивший себя равным Творцу нашему и поднявший руку на святую Церковь и властителей земных, мертв, но его ближайшие приспешники предстанут перед судом духовным и светским. Вот они — блудница и злокозненный язычник, упорствующие в своих многомерзких грехах!
Шандер с трудом оторвал взгляд от мертвой головы и попал из огня да в полымя, столкнувшись с тяжелым, нехорошим взглядом гоблина. Шандер окаменел, словно Годой снова наложил на него свои чары. Пленник медленно отвел глаза, даже не попытавшись заговорить. Ни гневных обличений, ни просьб о пощаде не было. Воины умирают молча. Уррик дал клятву хранить тайну, и он ее хранил. Шандер такой клятвы не давал. Выхватив из кучи отобранного оружия алебарду, граф с силой рубанул по замку, даже не подумав спросить о ключе. Лезвие со звоном отскочило. Шани ударил еще и еще, вкладывая в эти удары всю свою прежнюю и нынешнюю боль и ярость. Гоблин с каменным лицом следил за руками Шандера, но женщина, лежащая ничком на дне клетки, даже не обернулась на шум.
