— За встречу, — механически повторил бард, пригубив вино. Примеро не посрамил своей славы знатока — лучшего напитка не было даже у Архипастыря, о чем эльф и сообщил со всей откровенностью.
— Что же, ты сам дал мне повод расспросить тебя о твоих похождениях.
— Помилосердствуйте. Я охрип, полночи рассказывая о том, что было. Если меня вывернуть наизнанку, и то я не смогу добавить тебе ничего нового.
— Я и не спрашиваю тебя о недавних событиях, свидетелем которых ты оказался. Ты бывал в Кантиске и Таяне раньше. Лет сто назад, если не ошибаюсь?
— В Кантиске. В Таяну меня никогда не заносило.
— Как ты думаешь, похож ли Марко на своих предков?
— Таянцы всегда были искусными воинами и сильными политиками. Тогда королевство было меньше, но именно тогда король выдал сестру за герцога Тарского.
— Расскажи мне о Рьего и герцоге Тарски.
— Адмирал… — Роман замялся. Описывая Рене, он вторгался в очень тонкую сферу, ибо самой подходящей характеристикой герцога-маринера было бы «мужчина в лучшем смысле этого слова». Однако именно эти слова могли настроить Примеро против человека, который вызывал у Романа самые неподдельные уважение и симпатию.
Вовремя вспомнив о том, как в детстве ручную лисичку Плотвичку он частенько называл не лисицей, а «рыжей, остромордой, длиннохвостой плутовкой, таскающей кур», Роман попытался дать адмиралу пространную, но не задевающую больных мест Примеро характеристику.
— Герцог Рене Аррой не слишком молод, но ни в коем случае не стар. Он прекрасный воин и неплохой военачальник. Кроме того, Аррой надежен, умен, держит данное слово. Возможно, иногда он жесток, но в обаянии ему не откажешь…
— Вижу, он тебе очень нравится. Теперь расскажи о тарском господаре.
— Это очень просто. Представьте себе человека, каждая черта которого является противоположностью герцогу Аррою…
Глава 24
2228 год от В. И. Утро 17-го дня месяца Лебедя.
Таяна. Высокий Замок.
Он с трудом открыл глаза и увидел выцветшее раскаленное небо. Хорошо, что он лежал на спине, — упади он лицом вниз, и ему недостало б сил перевернуться, а так он мог смотреть вверх. Человеческие глаза не вынесли бы льющегося сверху безжалостного света, но ему это всегда доставляло лишь небольшие неудобства. Куда меньшие в сравнении с дикой пульсирующей болью, рвавшей на части переломанное и искалеченное тело. Но даже эта боль была НИЧТО в сравнении с осознанием конца.
Еще утром они были живы, сильны, веселы и уверены в себе, они мчались вперед с нетерпеливым восторгом, предвкушая быструю, красивую схватку и блестящую победу, которая на какое-то время развеет обыденную скуку. Он еще задержался — не смог отказать себе в удовольствии провести ночь перед битвой с нежной красавицей, которую видел в первый и, как оказалось, в последний раз…
Налетевший порыв сухого горячего ветра всколыхнул седую траву, невиданные серо-серебристые метелки склонились над его лицом — тонкие нити на фоне обжигающей бесконечности. Второй порыв ветра оказался сильнее, и пушистая кисть мягко коснулась щеки и вновь выпрямилась. Он провожал ее взглядом, пока мог, — повернуть голову было свыше его сил. Потом опять ничего не происходило. Тот же льющийся с бесцветного неба жар, та же боль, то же бессилие.
Он знал, что умирает, и хотел, чтобы это случилось скорее, но смерть все не приходила.
Затем откуда-то сверху послышалась странные мелодичные крики. Сначала едва слышные, они приближались, и, наконец, над ним поплыла стая больших белых птиц. Таких он никогда прежде не видел, так же как не видел этой седой пушистой травы. Стая была не столь уж и велика, но он не смог сосредоточиться и пересчитать птиц. Почему-то ему казалось очень важным знать, сколько же их там, в небе. Белокрылые, с длинными вытянутыми шеями, они летели четким, красивым строем, каждая занимала какое-то свое, одной ей лишь принадлежащее место. Будь он здоров, счесть небесных гостей не составило бы никакого труда, но он умирал; и мысль о том, что ему никогда не узнать, сколько птиц проплыло над ним в его последний час, была непереносимо мучительной. А они улетали, плавно и безжалостно, уменьшаясь на глазах, таяли в слепящем беспощадном сиянии, а он не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться…
Рене проснулся как от удара. Ночь уже перевалила за половину, но до рассвета было еще далеко. За окном чернело бархатное летнее небо, усеянное крупными, тревожными звездами, одна из которых внезапно сорвалась и покатилась вниз, оставляя за собой узкую сверкающую полосу. Месяц Лебедя — Месяц Падающих Звезд, так его раньше называли в Эланде.
Адмирал встал и кое-как добрался до окна; сердце колотилось, словно он пробежал весу, а то и две, и причиной же, конечно, был проклятый сон. Рене Аррой сны видел редко и еще реже запоминал. От природы несуеверный и умевший владеть собой, Счастливчик не признавал предчувствий, предсказаний и вещих снов. В юности он просто жил, жил жадно, не загадывая на завтра, ежедневно рискуя, ввязываясь в самые невероятные авантюры, которые только могли прийти в голову молодому маринеру.
… В первый раз это случилось по дороге в Идакону. Он так же вскочил среди ночи, до мельчайших подробностей помня приснившийся сон. Сон, наполненный предсмертной тоской и грустными птичьими криками. Тогда Рене точно так же сидел, уткнувшись невидящими глазами в стену и ничего не соображая. Все было спокойно, позади — замечательные приключения, в трюме — богатая добыча, впереди — долгий путь домой — на сей раз они забрались так далеко за Запретную черту, что при самом хорошем ветре им предстояло проболтаться в море больше месяца. И вдруг этот ночной кошмар…
Разумеется, Аррой никому ничего не рассказал, но все последующие дни в глубине души ожидал беды — шквала или, наоборот, полного штиля, встречи с флотом ортодоксов, а то и с легендарным Великим Морским Змеем, про которого все говорили, но которого никто не видел. Но удача пребывала к ним в неизменной благосклонности. День проходил за днем, и капитан сумел взять себя в руки и посмеяться над своими предчувствиями. Плавание закончилось благополучно, но когда они пришли в Идакону….
Сиятельный герцог давно запретил себе вспоминать об этом — смерть семьи, свалившиеся на его голову незнакомые и отвратительные обязанности, скороспелая, неизбежная женитьба, дни и ночи, заполненные до отказа делами… Урывая несколько часов для сна и словно бы проваливаясь в черную бездну, он переживал эту самую черную в его жизни полосу, убивая в себе отважного бродягу, искателя чудес. Лишь в одном он смалодушничал — запретил себе высчитывать, не совпал ли его сон с приходом в Идакону таинственной заразы, косившей тех, в ком была хоть капля крови Арроев. Приснившийся кошмар был старательно запрятан в самых отдаленных закутках памяти.
Прошло восемь лет, и Рене вновь увидел сожженное небо, гнущуюся под горячим ветром седую траву, улетающих птиц, оглашающих степь странным плачущим кличем… Потом сон этот стал столь же привычным, как и постылая власть. Иногда с ночными кошмарами совпадали нежданные беды — смерть сестры, внезапное разрушение родового замка, подмытого вздувшейся от талой воды Ганой, исчезновение «Волчьей Звезды», на которой был и его лучший друг… Иногда не происходило ничего, но Рене был уверен, что просто не знает про несчастье.
