— Нам лучше уйти, святые отцы знают, что теперь делать.
— Монсигнор, — худенький темноволосый монашек робко взглянул на легендарного герцога. — Монсигнор, вы весь в крови, вашу одежду надо сменить. У нас есть светское платье.
— Что? Ах да, конечно.
— Я провожу.
Четырежды ударил Черный колокол,
[64]
оповещая, что Его Преосвященство кардинал Таяны и Тарски Иннокентий окончил свое земное служение Творцу. Застигнутые звоном монахи опускались на колени, произнося предписанные каноном молитвы. Рене словно бы и не замечал поднявшейся суеты. Он не молился, не богохульствовал, не клялся отомстить, ярко-голубые глаза оставались сухими, но Роману все равно было не по себе. Эльф слишком хорошо знал, что значит увидеть оборванной последнюю нить, связывающую с юностью, когда все было просто, понятно и светло, как ландыши и солнечный свет.
Он, Роман, добровольно выбрал дорогу во тьме. Рене сделает то же самое. Не пройдет и нескольких ор, и они начнут отрешенно обсуждать, что делать дальше, где искать убийц, кто следующая жертва. Но сейчас трогать герцога нельзя, он как натянутая струна, которая от легчайшего прикосновения может оборваться. Человек и эльф в молчании подошли к дубовой двери с бронзовыми накладками в виде листьев плюща.
— Здесь, монсигнор, — пролепетал юноша-проводник, — мы принимаем знатных гостей. Я надеюсь, вы найдете все, что нужно. Я могу прислуживать вам.
— Спасибо, брат, — кажется, Аррой уже справился с собой. — Мы все сделаем сами. Передайте аббату, что, как только он исполнит свой долг, я хочу его видеть.
Монашек, часто моргая покрасневшими, блестящими глазами, торопливо ушел. Рене, не снимая окровавленной одежды, рухнул в кресло. Сам не зная, зачем он это делает, Роман подошел к эландцу и взял его руки в свои. Они сидели молча, слушая мерный звон колоколов, затем Рене серьезно взглянул в глаза эльфу, после чего прижал к губам Черную Цепь.
— Я, Рене-Аларик-Руис из рода Арроев, прошу тебя, Рамиэрль из дома Розы, что из клана Лебедя, принять мою дружбу. Я клянусь Морем, Ветром и своей душой пройти рядом с тобой до конца ту дорогу, которая нам предстоит. Я буду верен этой клятве в жизни, смерти и посмертии.
Произнося в ответ священные слова, Роман не колебался:
— Я, Рамиэрль Звездный Дым, перед Светом и Тьмою, звездами и пеплом, цветком и камнем признаю своим братом находящегося здесь Рене-Руиса-Аларика и сплетаю нить его жизни со своей. И да не развяжется то, что завязано! Энаи а цирие!
— Энаи а цирие — клянусь честью! — отозвался Рене, скрепляя немыслимое побратимство эльфа и смертного.
2228 год от В. И. 15-й день месяца Медведя. Шестая ора пополудни.
Таяна. Высокий Замок.
Мариту нашел Гардани. Нашел, когда все опустили руки. «Золотые» и «Серебряные» прочесали Высокий Замок вдоль и поперек, забираясь в самые укромные места, но девушка как сквозь землю провалилась. Напоследок граф решил пройтись по личным покоям. Никто не возражал, лишь слуги Годоя сказали, что их господина нет. В это Шандер поверить не мог. Он знал, кто покинул Высокий Замок, и среди них герцога Тарски не было. Тем не менее во время поисков Михая никто не встретил.
То, что дальше сделал Гардани, никак не приличествовало капитану личной гвардии наследника престола, а скорее удалому фронтерсокму разбойнику времен императора Анхеля. Спокойно распрощавшись с тарскийскими придворными, Шандер вышел на стену и с помощью веревки с якорем забрался на заколоченный узорчатый балкончик, откуда перемахнул на подоконник кабинета Михая, без труда открыл окно и соскочил внутрь. Мимоходом подивившись обилию странных вещиц, капитан «Серебряных» осторожно раздвинул бархатные занавеси, отделявшие кабинет от спальни. То, что он увидел, заставило его зарычать от ярости.
Марита, обнаженная до пояса, стояла на коленях, стаскивая с герцога щегольской темно-красный сапог. Второй лежал рядом, и Шандер невольно заметил желтые, недавно остриженные ногти тарскийца. Губы Годоя кривила масляная улыбка, он был совершенно спокоен и уверен в себе. По лицу девушки текли слезы, одна щека покраснела от удара.
Что случилось дальше, Шандер помнил смутно, все дальнейшие действия графа можно было объяснить тем, что он ненавидел насильников. Когда заслышавшие шум «Серебряные», разбросав как кутят охрану, ворвались в покои Михая, им предстала странная картина. Полуодетый герцог в одном сапоге с перекошенным от злобы и страха побагровевшим лицом стоял на четвереньках посредине огромной спальни. Горло Годоя охватывала стальная посеребренная цепь, обычно украшавшая колет графа Гардани. Сам граф стоял рядом на одном колене, намотав цепь на кулак левой руки, в правой он держал богато изукрашенный пистоль арцийской работы. На широкой кровати, завернувшись в алое парчовое покрывало, всхлипывала растрепанная Марита, правый глаз девушки уже начинал заплывать. У двери жались тарскийские придворные, не решаясь переступить незримую черту, видимо, указанную Гардани.
В воздухе висело тяжелое молчание. Все всем было ясно. Капитан «Серебряных», надо отдать ему справедливость, опомнился первым.
— «Серебряные», слушать меня! Во-первых, отобрать оружие у охраны, во-вторых, встать у всех дверей и окон. Этого — связать. Антал, найди Белинду, пусть даст что-то из одежды Мариты. Тарскийцев запереть. Все.
Граф, напоследок встряхнув герцога, как кошка трясет крысу, передал его в руки двоих дюжих додеканов
[65]
и демонстративно вытер руки о парчовый балдахин кровати.
У изголовья стоял изящный поднос с фруктами и вином. Шандер взялся было за кувшин, но пить не стал, а, подержав в руках, яростно швырнул о стену.
2228 год от В. И. 15-й день месяца Медведя. Седьмая ора пополудни.
Монастырь святого Эрасти.
Рене приоткрыл дверь и выглянул в коридор. На лице эландца не осталось и следа той бури чувств, которую он недавно выплеснул на Романа. Герцог вновь был спокоен и собран.
— Что думаешь делать? — нарочито будничным тоном осведомился бард.
— Надо попасть в покои Иннокентия, но так, чтобы никто не видел. Когда-то я оставил ему на хранение одну вещь, доставшуюся мне от… ну ты, думаю, понимаешь, от кого. Это шкатулочка со всякой ерундой, по крайней мере, она казалась мне таковой, пока не задул штормовой ветер. Инко был моим другом, я ему верил…
— Он знал, что там?
— Ларец легко открывался, а я секрета из того, что там хранилось, не делал. Это была память. О моей свободной молодости, если угодно…
Роман про себя отметил, как прав был покойный кардинал, говоря о том, что Рене, хоть и смирившийся, все же тосковал по временам, когда отвечал только за себя и за доверивших ему свои жизни таких же авантюристов. Подарок Темных эльфов хранится у клирика? А почему бы и нет? Иннокентий не был фанатиком. Не был он и дураком. Возможно, он лучше самого Рене разобрался в том, что ему передали. Но знал ли об этом кто-нибудь еще? Последний вопрос эльф повторил вслух.
