– В два ночи?
– Его высокопреосвященство ложится не раньше пяти.
– Я тоже, – признался Эпинэ, ощущая невольную досаду. В три часа он еще мог завернуть к Капуль-Гизайлям, в пять это будет слишком, но оттягивать разговор с Левием и дальше нельзя. – Наверное, лучше начать с колодца?
– С колодца? – Полковник озадаченно нахмурился. – А, с места, над которым видят зеленый столб? Там ничего нет. Его высокопреосвященство распорядился снять верхние плиты, под ними была земля, и, похоже, всегда.
2
Последние сомнения отпали, когда монахи не свернули на Липовую тропу, а, спустившись по лестнице Двух Лебедей, двинулись вдоль реки. Адрианианцы. Никто другой этой дорогой среди ночи не пойдет, и никто другой не объявился бы так быстро. Стражник отсутствовал не более часа, но в нише звезд не разглядеть, к тому же Руппи зверски замерз. И поделом, надо было подхватить плащ, не свой, так хотя бы щеголя. Противно? Не противней, чем чихать и шмыгать носом.
Монахи двигались довольно шустро, но Эйна собиралась вильнуть, и Руппи, срезая поворот, свернул в больше смахивавший на рощу парк. Перехватить святых отцов удобней всего было на полпути между лестницей и аббатством, благо там имелся спуск. Вернее, то, что было спуском для горца, но не для клирика в балахоне и не для стражников в кирасах и с алебардами. Оставалось придумать, с чего начать разговор, чтобы адрианианцы не схватились за оружие. Отец Александер стрелял отменно, да и прочие корабельные священники понимали не только в молитвах. Конечно, в столице смиренные слуги Создателя с абордажными тесаками не разгуливают, но, покидая среди ночи обитель, они могли прихватить пистолеты или хотя бы кинжалы.
Речной ветер взъерошил волосы, не дожидаясь, когда это сделает сам Руппи, и напомнив о звездах и радости, которых в Эйнрехте больше нет. А на нет и суда нет, никто не обещал, что твоя жизнь будет сплошным танцем, то есть обещал, но ты не свободен. Ты адъютант Кальдмеера, и ты должен, как должен тот же Бешеный.
Запах жасмина, птичьи трели… Жаль, слушать некому, хотя… Желтые огоньки у самой земли, живые и хищные. Кошка. Слушает соловья и будет слушать, пока не прыгнет. Отгонять от певца смерть Руппи не стал, а почему – не понял и сам. Лейтенант раздвинул мокрые от росы ветки; память не подвела – обрыв рассекала промоина, по которой можно сбежать или, если не повезет, скатиться на берег. Руппи побежал. Сквозь ночь и песню, от щелкающих, захлебывающихся трелей к упавшим в воду созвездиям. Ноги почти не касались земли, ветер путал волосы, это было почти полетом, и это стремительно кончилось. Хрустнула галька, разбег погас, половину неба отрезал обрыв, черный и скучный. Берег был пуст – монахи еще не миновали излучины, он успел!
Руппи подошел к самой воде, наклонился. Пить из Эйны после горных родников можно было, лишь умирая от жажды, но кровь со щеки и рук лейтенант смыть попытался. Сделать это полностью удалось вряд ли, но для ночи сойдет. А вот и святые отцы. Разговаривают. Негромко, но вода позволяет слышать голоса далеко. Руперт разгибаться не стал, наоборот, присел на корточки, продолжая полоскать руки, затем очень неспешно поднялся, пригладил вихры и медленно пошел навстречу остановившимся монахам. Они видели только силуэт. Одинокий. Шпага выдавала дворянина, походка – молодость, но больше о вышедшем навстречу сказать было нечего.
– Доброй ночи, – Руппи поклонился с нарочитой изысканностью, – поверьте, я не разбойник. Разбойники адептов Славы предпочитают обходить.
– Кто же ты, сын мой? – спокойно, точно в исповедальне, откликнулся один из монахов. Тот, что расспрашивал родича покойного барона.
– Путник, – с готовностью представился Руппи. – Путник, давно не бывавший в Эйнрехте. Здесь многое изменилось.
– О да, – подтвердил адрианианец, – но долг гостеприимства велит вести разговоры, лишь накормив усталого путника ужином или хотя бы ссудив его теплой одеждой. Брат мой…
Второй монах уже стаскивал свой шап.
[10]
Надо было отказаться, но от реки тянуло холодом, а под плащом милосердный брат носил что-то вроде куртки. Не пропадет.
– Благодарю. – Руппи принял одеяние и сообразил, что придется расстаться со шпагой. Это в планы лейтенанта не входило, по крайней мере в ближайшее время. – Я не могу это надеть. Прошу принять мои извинения.
– Лучше примите кинжал и пистолет. Он заряжен, а шпагу передайте – временно – брату Оресту. Он еще не отвык от мирской суеты. Так вам показалось, что в Эйнрехте многое изменилось?..
3
Робер еще никогда не искал встречи с нечистью. Детская прогулка, до сих пор напоминавшая о себе шрамом от дедова ножа, в счет не шла. Третьего сына маркиза Эр-При испугали не закатные твари и не темный парк, а люди – вроде бы свои и вдруг превратившиеся в чужих и злобных. Робер оставался собой всегдашним, а от него шарахались, пока в руку не впилось раскаленное железо. Тогда пришли обида и желание уйти и больше не возвращаться к тем, кто не поверил.
Почему он не пытался сбежать из дома, Эпинэ не помнил. Наверное, из-за бросившейся на деда Жозины, не мог же пятилетний мальчишка понять, что право уйти – счастье, доступное немногим!
Отзвонило полночь, напомнив о деле. Темные стены вобрали в себя звон. Тишина сошлась ряской на встревоженном камнем пруду. Ноха умело прятала свои ужасы, если они, разумеется, были. Покой казался блаженным. Монастырь спал глубоко и мирно, предвкушая суетливый, но добрый день. Придут паломники, заявятся вернувшиеся в свои архивы чиновники, захлопают птичьи крылья. Единственное, что вряд ли вновь услышат здешние стены, это звон шпаг, и хорошо. Хватит с Нохи крови.
– Пойдем, – предложил Эпинэ Клементу, – проверим?
В ответ даже не пискнуло. Иноходец проводил взглядом крупную ночную бабочку и пошел вдоль разделяющей дворы стены – старой, обшарпанной и удивительно мирной. Между кладкой и каменными плитами пробивалась трава, в месячном сиянии она казалась черной, как и деревце, нахально оседлавшее крышу часовни и присвоившее низкую звезду. Ничто не звонило, и никто не ходил. Было прохладно, но пахнущая жасмином свежесть кричала о жизни, а не о смерти. Хотелось нарвать цветов и бросить в окно Марианне, а потом забраться в то же окно самому. Эпинэ поднял глаза к молодой луне, которая и не думала гноиться. Споткнулся. Выслушал упрек Клемента, отправился дальше, но казавшаяся бесконечной стена вросла в здание, за которым дремала площадь. Напротив прижался к земле храм – там ждал своей участи присмиревший сюзерен, почти не покинувший места собственной смерти. Над ним и вставал светящийся столб, или это было чуть ближе к террасе, под которой горожане рвали Айнсмеллера?
На всякий случай Робер извлек из-за пазухи Клемента. Крыс сварливо пискнул, чихнул и ловко юркнул назад – он не боялся, он хотел спать, и он все сказал. Это хозяин, как дурной картежник, разыгрывал то одну масть, то другую, пытаясь понять, что за карты на руках у судьбы. Гибель Альдо положила конец гальтарским бредням, и тут объявились мориски, а Адгемар из своего Заката напомнил о том, что древних тайн лучше не касаться. Иноходец пытался вспомнить, говорил ли покойный казар о чуме, или слова Адгемара перепутались с приказом Алвы и советами Енниоля и Левия.
