Опасность рыцарь встречает лицом к лицу, и Ричард вел людей на северо-восток, почти не замечая дороги. Чуть ли не все силы уходили на то, чтобы держаться. Никогда еще юноша так не следил за посадкой, осанкой, голосом. Даже по дороге в Фебиды в обществе «спрутов» было легче. К счастью, Блор показал себя образцовым полковником и не докучал всякой ерундой. И это же было плохо – повседневные заботы отвлекли бы от того страшного и неотвратимого, к чему они приближались. Приближались по доброй воле.
Что караулило их в Надорах, юноша не представлял, но оно не имело отношения к Литенкетте и его «волкам». Ричард дважды отрывался от ноймаров и поджидал их, убеждаясь, что ощущение давящей тяжести и чужого внимания усиливается. Затаившаяся на северо-востоке злоба делилась на всех, значит, следовало держаться вместе, хотя это могло иметь не лучшие последствия. Совместное путешествие сближает самых несближаемых. Дикон помнил, как едва не примирился с варастийскими адуанами, но это хотя бы не несло угрозы. Иное дело теперь. Сойдясь с ноймарами, солдаты Блора утратят бдительность, и потом их смогут взять голыми руками. Потом… До него еще надо дожить! Насколько же проще на обычной войне, где тебя могут убить, но и ты не беззащитен. Где враг очевиден и уязвим.
– Спокойной ночи, монсеньор. Надеюсь, сегодня вы хорошо отдохнете.
– Не сомневаюсь.
Блор доволен, что им наконец-то попалась незаколоченная гостиница. И солдаты довольны, но Ричард предпочел бы провести ночь в палатке посреди лагеря. Отдельная комната не радовала, а семь ночных часов уже сейчас представлялись бесконечными.
– Спокойной ночи, полковник.
Оставалось подняться по скрипучей лестнице вслед за скорее испуганным, чем радушным хозяином. Комната была убогой, но хотя бы чистой. За окошком шевелились темные ветви, на одной из них белым червячком повис месяц. От расстеленной постели пахло лавандой и утюгом, во дворе смеялась женщина, ей вторил мужской хохот. Кто-то из солдат… Раздался окрик, парочка смолкла, а жаль. Дикон предпочел бы слышать живые голоса, но откуда это знать сержанту или капралу?
– Монсеньору ничего не надо?
– Ничего.
Хозяин убрался. Юноша зачем-то повернул стоящую на столе вазочку с шиповником и постарался представить настоящие розы – крупные, оранжевые, благоухающие в вырезе платья. В Олларии стыдные и жаркие воспоминания с трудом удавалось отогнать, сейчас они не желали возвращаться. Дикон сбросил камзол и в одной рубахе подошел к двери. Повернул ключ, задвинул внушительный засов, вернулся к постели, положил под подушку кинжал, а на столик у изголовья – пистолеты. Для убийц хватит, но убийцы не полезут в полную вооруженных солдат гостиницу… Задернув накрахмаленные занавески, юноша вернулся к столу. Заглянул в кувшин с парным молоком, но пить не стал. Страхи и здравый смысл толкали к одному – навестить Литенкетте. Приглашение от одного из сыновей Рудольфа устранило бы половину трудностей, но ноймар держался подчеркнуто отстраненно, а все силы Ричарда уходили на борьбу с желанием повернуть Сону, на дипломатию не оставалось ничего.
С Надорского тракта прошлое казалось далеким и зыбким, даже Катари. Это было как во сне, когда знаешь, что спишь, и при этом сон кажется жизнью, а жизнь – сном. Сейчас сном стали Оллария, щит Скал, регентский совет, даже любовь, а жизнью, то есть кошмаром, – ощущение чужого присутствия, которому не мешали ни стены, ни оружие, ни надорская эспера, взятая по настоянию эра Августа и вытащенная из походной сумки на четвертую ночь путешествия. Оставалось еще вино, но заливать страх – трусость и глупость, тем более если вставать с петухами. Так, значит, поговорить? Окделл, на ночь глядя стучащий к холодному, словно Спрут, Литенкетте? О чем с ним говорить, не о таинственном же наблюдателе! Вспомнилось, как Катершванцы смеялись над заплутавшим в горах гаунау, бросившимся к бергерским патрульным как к родным. Это и в самом деле смешно. Со стороны.
Дикон стянул сапоги, чуть поколебавшись, задул свечу и улегся поверх одеяла, благо было тепло. Ничего не изменилось: тот, кто смотрел, не стал ни ближе, ни дальше. Он будет смотреть и ждать. Темнота вкупе с неведомым почти невыносима. Иноходец как-то обмолвился, что ночью перестаешь верить в утро, а оно все равно наступает. Странные мысли для занятого фуражом и амуницией вояки, если только… Если только Эпинэ не чувствует тот же взгляд. И Алва… Отчего-то Ворон прикрывает глаза ладонями и пьет. Отчего-то отец исчезал из замка, а на все вопросы отвечал, что ходил на утес. Неужели это приходит ко всем Повелителям?!
2
Артиллерийские упряжки, те, что предстояло бросить сразу же, не щадя лошадей, гнали вперед. Прямо по мокрому, жадно хватающему за ноги и колеса полю, и дальше, в деревню. Ржанье, чавканье, скрип, ругань и дальний лай сливались в какой-то непристойный хохот. Такой суматохи, к тому же усугубляемой тревожными ожиданиями и глупой, но неотвязной злостью, Чарльз в армии еще не переживал, а за спиной, то ненадолго стихая, то вновь набирая силу, грохотал бой, во многом решавший дальнейшую судьбу Северной армии. Чарльз всей душой желал Томасу Стоунволлу успеха, но думать о тех, кто дерется, было некогда. За эти несколько часов капитану пришлось помотаться не меньше, чем у Изонис, только сегодня все выходило как-то тяжелее.
С конниками Хейла особых трудностей не возникло. Они быстро вернулись назад и без промедления походным строем ушли узкой лесной дорогой, с точки зрения Чарльза Давенпорта крайне неприятной, но кто он такой, чтобы ругать выбранный Савиньяком маршрут?! Настал черед пехоты, и тут пришлось постараться. Вместе с адъютантами Айхенвальда Чарльз и Сэц-Алан носились вдоль всей колонны, постепенно стягивавшейся к отмеченному каменным столбом перекрестку. Очевидные и надоедливые приказы вязли в зубах – сохранять дистанцию, не путать строй, продвигаться по очереди… Как ни старайся, а в идеальном порядке такой поворот не проделать. А тут еще обозы… и пушки…
Осознание, что противник – вот он, а ты готовишься не сражаться, а удирать, спокойствия и уверенности не прибавляло. Злились и волновались и генералы, и сержанты с солдатами, и обозные. Чарльз тоже злился и принимал на себя чужую злость. Тех, чьи приказы доставлял. Тех, кому эти приказы предназначались.
Пехоту гнали на лесную дорогу бегом, как в решительную атаку. Батальон за батальоном уходил в лесную тень, и пространство вокруг перекрестка постепенно освобождалось. Когда остался один арьергард, стали подтягиваться обозные фуры. В этот миг в деревне и грохнуло. Наблюдавший за движением арьергарда Лионель посмотрел на низко висящее над холмами солнце и заметил:
– Пока все получается неплохо. Если обозы не застрянут, то время у нас, я думаю, будет.
Хеллинген был осторожен:
– Если нам удастся удержать деревню.
– В этом я полагаюсь на Стоунволла и Вайспферта. Так просто «медведям» их оттуда не выбить.
Пальба со стороны Гемутлих все усиливалась, трескотню мушкетов то и дело перекрывал басовитый гул больших дриксенских орудий, в последний раз стрелявших по союзникам. Пушек гаунау слышно еще не было, но их, наверное, скоро подвезут…
