— Значит, ты понял… что это яд?
— Тогда нет. Матильда не молоденькая, встала рано, пила эту свою дрянь… Она могла просто уснуть, но пуганая ворона куста боится. Я запер дверь и помчался за Дугласом, но он уже уехал. Я вернулся к Матильде, запретил камеристкам к ней лезть, пока не позовет, и потащился на прием. Мне было не очень-то весело, Дикон, особенно когда я думал о тебе.
— Ты думал, меня тоже отравят?
— Нет. — Сюзерен подошел к часам и потянул гири. — Я и представить не мог, что ты потащишь Борна к себе. По моим расчетам, вы должны были подъезжать к Мерции. Я послал вдогонку гимнета, он вернулся ни с чем. Потом явился Дуглас, с ним было все в порядке, к утру я уверил себя, что шарахнулся от тени…
Сюзерен мог умереть. И Темплтон, и Матильда, и Мевен. Дикон облизал пересохшие губы:
— Я прикажу Джереми разрубить тело. — Святой Алан, какие страшные слова, но иначе нельзя. Эта война не знает ни милосердия, ни благородства.
— Что ж, решили, и хватит об этом. — Альдо топнул ногой, словно стряхивая с сапога налипшую грязь. — Сегодня последний день Излома, проводим его по-человечески. И… Дикон, четвертую чашу мы с тобой поднимем в память Борна. Он так долго был нашим другом, а врагом — всего несколько дней…
Глава 8. ХЕРБСТЕ. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ)
400 год К. С. Ночь с 5-го на 6-й день Зимних Скал
1
Небо затянули тучи — низкие, тяжелые, полные снега, только на западе в мохнатой облачной шкуре зияла прожженная солнцем дыра. Юго-восточный ветерок пересыпал снежную пыль, над дальними тополями кружило невесть откуда взявшееся воронье.
— Мы должны смотреть, как солнце уходит в землю до половины. — Командор Райнштайнер говорил о предстоящем ритуале, как об арьергардном сражении. — Потом мы возьмем снег, по которому прошла кошка, и пойдем в дом зажигать огонь. Свечи должны загореться во время заката. Они будут долго гореть, и в это время нельзя говорить и покидать свое место. Если ты еще не сделал все необходимое для долгого ожидания, я советую сделать это незамедлительно. Времени осталось мало.
— Я готов, — откликнулся Жермон, глядя на розоватый вечерний снег.
— Хорошо, — кивнул бергер, вытаскивая из-за пазухи беспородную пятнистую кошку, приблудившуюся к кашеварам арьергарда. — Я вынужден просить прощения у бедной малышки, но придется ей сделать лапы и хвост мокрыми и холодными.
Киска протестующе замяукала, широко раскрывая розовый рот, но барон Райнштайнер был не из тех, кто считается с чужим мнением.
— Оставь свой след первой на этом снегу, — велел бергер извивавшейся кошке и решительно швырнул ее в сугроб. Мелькнули черно-белые пятна, раздался жалобный мяв.
— Это было необходимо, — объяснил бергер то ли графу Ариго, то ли своей жертве, с воплями пробивавшейся сквозь снежную целину домой, к кухням.
— Как же мне надоели эти праздники, — невпопад буркнул Жермон, глядя на застывшие тополя. — Если б не они, все было бы ясно.
— Ты имеешь в виду намерения фельдмаршала Бруно? — откликнулся Ойген, провожая глазами барахтающуюся в снегу киску. — Мы можем предугадать его действия с большой вероятностью. Кавалерия дриксов очень старательно занимается разведкой. Я не буду удивлен, если Бруно уже имеет сведения о нас.
— Если так, — сощурился Ариго, — нам остается оставить заслоны и отойти к Шафгазе.
— Разумно, — согласился Райнштайнер. — Фельдмаршал слишком осторожен, чтобы зимой продолжать наступление, игнорируя армию фок Варзов, но что он сделает: атакует фок Варзов, укрепится на Хербсте или отойдет?
— Выбор небогат, — протянул Жермон, щурясь на повисший над острыми верхушками алый диск. — Всерьез воевать или зимовать в открытом поле одинаково противно, а до Аконы им не добраться. Бруно это, надо полагать, видит. Думаю, он вернется к границе и будет ждать весны.
— Это очень похоже на правду, — по физиономии бергера плясали закатные блики, изображая румянец, — но так ли это на самом деле — покажут ближайшие дни. Тебе, мой друг, нужно быть готовым ко всему, и ты готов, о чем я с удовольствием доложу регенту.
Будь на месте Райнштайнера кто-то другой, Жермон бы огрызнулся, но бергер не льстил и не заигрывал. Он пришел к выводу, что генерал Ариго содержит вверенные ему войска в порядке, о чем и собирается сообщить Рудольфу, при особе которого состоит. Очень просто.
— Спасибо, Ойген, — усмехнулся граф Ариго. — Передай герцогу, что мы неплохо устроились.
— Непременно, — пообещал барон. — Я очень рад, что ты не успел уехать в столицу. Ты удачно сочетаешь северный холод и южную дерзость. Это очень хорошо для войны.
— А уж как я рад, что остался, — подкрутил усы Жермон. — Но Олларии нам не миновать, разве что старший Савиньяк поторопится.
— Это было бы весьма уместно, — показал крупные зубы бергер. — Наша армия будет очень серьезно занята, но надолго оставлять столицу в руках Ракана нежелательно. Известия, которые получает регент, настораживают. Казни, грабежи, осквернение могил и храмов не могут привести ни к чему хорошему.
— Да уж, — буркнул Ариго, вспоминая льющуюся воду и позеленевший мрамор. Перед отъездом в Торку его занесло в Старый Парк. Лишенный имени и наследства олух просидел до ночи на краю бассейна, на прощанье высыпав в прозрачную воду все, что было в кошельке. На счастье. — За святого Фабиана и храм Октавии голову отвернуть мало!
— Человек, подобным образом навязывающий себя миру, рискует разбудить очень большие неприятности, — назидательно произнес барон. — Франциск сделал очень много нового, но он не оскорблял старое. Ракан думает, что он лев, но он собака, лающая в горах. Лай может сдвинуть лавину, но пес слишком глуп, чтобы это понимать. Это будет трудный Излом, Герман. Я очень рад, что не имею никого в этом мире и могу исполнять свой долг, не оглядываясь на свое гнездо.
— Разделяю твою радость, — пробормотал Жермон то ли Ойгену, то ли крепчавшему ветру.
Солнце уже насадило себя на древесные пики и теперь сползало по ним все ниже и ниже, кошачьи жалобы смолкли, только пушистый розовый ковер рассекла синеватая борозда. Зима в Придде не походила ни на зиму в Торке, ни на зиму в Эпинэ, хотя какая в Эпинэ зима? Тающий на лету снег, злые серые дожди да неистовство вырвавшихся из Мон-Нуар ветров. Очумевшие облачные стада задевают верхушки каштанов, ледяные струи шипят закатными тварями, свиваются в водяные вихри, пляшут по раскисшим склонам.
Буря проносится, и вновь тишина и солнце. Яркое, разрывающее свинцовую муть. Несколько дней слепящей синевы — и новая буря мешает рыхлое небо с раскисшей землей. Доберется он когда-нибудь до Эпинэ или так и умрет на севере, как жил?
— Ты не знаешь, из дома что-нибудь слышно? — Жермон зарекся спрашивать давным-давно, но закат и бергерские откровения сломали старые печати.
— Из дома? — Если б Ойген умел удивляться, можно было подумать, что он удивился. — Мой друг, я не понял.
