– Расскажешь? – Это не первый закат, который он видит и не последний, почему же так тошно?
– Ну, держись. – Пусть болтает о чем угодно, потому что нет ничего страшней молчания и красно-черной бездны. – Да будет тебе известно, что дриксы, гаунау и бергеры в Золотых землях – чужаки. Обитали они раньше за Полночным морем, вариты – в Седых землях, агмы – на острове Агмарен. Вариты и агмы были родичами, но не очень ладили.
Мой дорогой дядюшка Вейзель меня укусит, несмотря на всю свою кротость, только сдается мне, что островитяне портили кровь варитам не хуже, чем марикьярские корсары обитателям побережья. Увы, агмам не повезло. На остров навалились льды, пришлось уходить на юг.
Бедняги решили перебраться к варитам, но налетать, грабить и убегать совсем не то, что прийти и поселиться. Их не пустили и изрядно потрепали. Агмы двинулись дальше, через море, которое тоже оказалось не в духе. До Золотых земель добралась едва ли половина тех, кто бежал от варитов, и едва ли четверть ушедших с Агмарена. Злиться на стихии в те времена было неприлично, винить в своих бедах себя – неприятно. Вот агмы и решили, что во всем виноваты вариты, которых и прокляли по всем правилам демонопочитания.
– Предки дриксенцев и гаунау приняли эсператизм, а бергеры остались язычниками, – припомнил Луиджи полузабытые уроки, – если я ничего не путаю.
– Они могли принять что угодно, – вздохнул Вальдес, – ненавидеть друг друга им Зверь и тот не помешает.
Солнце стало еще краснее, к нему по остекленевшему морю тянулась винная тропа... Только кэналлиец мог глядеть в такое небо с улыбкой.
– Странно, что агмы не остались на побережье. – Луиджи принуждал себя спрашивать, но заставлял ли себя Ротгер отвечать?
– Они хотели. – Черно-красные волны медленно вздымались, начинался прилив. – Агмы бросили якорь в нынешнем Флавионе. Грабить там было некого, пришлось заняться охотой и, страшно подумать, земледелием, но травку они кушали недолго. В Седых Землях снова похолодало, и теперь за море потянулись уже вариты. При виде обретенных родичей агмы воспряли, перековали плуги на мечи, и началось...
Ротгер махнул рукой и засмеялся. Через несколько дней он выйдет с двумя десятками кораблей против шестидесяти.
– А что было дальше? – на закате не говорят о своей войне, своей любви, своих детях.
– Сначала побеждали агмы, но вариты все прибывали. Будущим бергерам пришлось отступить, сперва в нынешнюю Восточную Дриксен, а потом в Торку, где и засели. Лет через сто они совсем отреклись от моря, что лишь укрепило их любовь к родичам.
– Но корабль на гербе у них остался.
– Корабль еще не самое худшее, – в глазах Вальдеса плясали рыжие отблески, словно вице-адмирал глядел в огонь. – Бергеры чудовищно добродетельны. Взять хотя бы моего дядюшку. Представляешь, он ни разу, повторяю, ни разу не изменил тетушке. По крайней мере, он так полагает.
– То есть? – не понял Луиджи, пытаясь не думать о красном солнце, которое, казалось, раздумало садиться.
– Ну, – сощурился Кэналлиец, – бывают обстоятельства, в которых добродетель, сама о том не подозревая, попадает в лапки к пороку...
– Ротгер, – не выдержал Луиджи, – тебе не кажется, что солнце стало выше?
– Что? – Вальдес обернулся на красное пятно. – Точно, пляшет! Здесь это случается, особенно перед войной...
2
Пока адуаны разбирали вьюки, ставили палатки, отгоняли лошадей, стемнело, лишь на юго-западе дрожало малиновое зарево, над которым сквозь вечернюю синеву начинали проступать звезды. Пока лишь самые яркие.
Ночь обещала быть ясной и холодной, последняя ночь их отряда. Завтра Коннер свернет к гайифскому тракту, через два дня предстоит разлука с Бадильо. Полковник перережет алатскую дорогу, если, разумеется, этого не сделала каделская армия. В последнее верилось с трудом. Господин генерал от инфантерии Заль по собственному почину даже штаны не менял. Так, по крайней мере, утверждал Дьегаррон, и Марсель Валме не имел никаких оснований усомниться в его словах.
Виконт пару раз нагнулся назад, разминая затекшую спину, и погладил вынырнувшего из сумерек Котика. Волкодав зевнул во всю крокодилью пасть, развалился у ног виконта и часто задышал. Вечер был не из теплых, но в такой шубе можно и на земле поваляться.
– Надо же, – Орельен Шеманталь поудобней перехватил какую-то сумку, – Котик ради вас кашеваров и тех бросил.
Виконт скромно улыбнулся и потрепал пса за обрубленным ухом. Вполне вероятно, блохастым, но в последнее время Валме стал терпим ко многим несообразностям. А ко многим – нетерпим.
– Что значит какая-то каша в сравнении с дружбой, – возмутился Марсель, – особенно несварившаяся.
– Вот-вот, – младший брат адуанского генерала был не дурак поболтать. – Только вы, сударь, все одно слово песье знаете.
Собаки Марселя и впрямь любили, даже левретка Марианны, обожавшая хватать за ляжки поклонников хозяйки. Собачьей причуде Валме и был обязан своим успехом у прелестной баронессы. Предыдущий покровитель Марианны во время визита в спальню красавицы пострадал от зубок Эвро и потребовал изгнания злодейки. Баронесса горестно вздохнула и изгнала любовника. В тот же вечер Марселя навестил господин Капуль-Гизайль и передал приглашение, каковое было немедленно принято. Позже Марианна говорила, что милая Эвро не пощадила зубок ради счастья госпожи.
– Я не знаю собачьего слова, – с достоинством произнес Валме, – просто я обаятелен и галантен.
Шеманталь прыснул и исчез. Надо полагать, побежал делиться. За семь дней пути адуаны возлюбили салонные разговоры, но иной любовью, нежели благородные дамы. Стоило Марселю произнести нечто куртуазное, раздавалось счастливое ржанье, а новенькое словцо передавалось из уст в уста. Валме, как мог, радовал новых приятелей, но запас утонченностей таял не по дням, а по часам.
– Эй, – заорали от костров, – поспевает!
Котик насторожился и вскочил с громким, растерянным лаем, перешедшим в вой. Алая полоса рванула вверх, разворачиваясь, словно багровое знамя, и уперлась в слизнувшую звезды облачную гряду.
– Вот она! – выкрикнул Шеманталь. – Вот!
Самозабвенно взвыл Лово, налетевший с востока ветер взбудоражил мертвую траву, понесся дальше, туда, где на багровом бархате чернела зубчатая башня, над вершиной которой висел алый диск.
– Жабу их соловей, – полковник Коннер ухватил за ошейник своего волкодава. – Третий раз! Может, хватит...
– Она все-таки есть, – пробормотал Валме, разглядывая выросшую в холмах сказку, над которой кружилось воронье.
– А то, – откликнулся Коннер, – нет, ну третий же раз!
– Придержи Котика, – Марсель пихнул скулящую псину Шеманталю, – я сейчас!
За ногу зацепилась какая-то петля, глупая зверюга вырвалась и побежала следом, запахло горелым. Если это мираж, труба ничего не изменит, а если нет? Труба, на удивление, оказалась в первой же сумке. Марсель припал к окуляру и едва не завопил. Башня стала ближе, она не дрожала, не расплывалась, а на верхней площадке меж потрепанных непогодой зубцов кто-то стоял. Валме видел четкий, стройный силуэт, без сомнения, мужской.
