Одинокий всадник промчался вдоль стены и исчез. Робер в изнеможении прислонился к оглохшим воротам. Действие шадди прошло, вернулись старая усталость и что-то весьма похожее на отчаяние.
Стена была не просто холодной – ледяной, но отрываться от нее было лень и незачем, все равно ничего не выйдет. Жизнь – это болото, в котором можно лишь тонуть. По крайней мере, его жизнь.
Шершавая кладка ощущалась даже сквозь одежду – сырая, заплесневелая, дряхлая, как мир. На бледной поверхности темнели пятна, они смахивали на лошадь. На сонную пегую лошадь, что бредет из вечности в вечность. Цокают копыта, понуро свисает грива, по бесплодной земле тянется цепочка следов...
– Мама, мамочка... Мама! – Девчушка лет пяти с белым узелком в руке ползет по слипшимся, сросшимся друг с другом плечам, светлые волосики, алые ленты, красные точки окружают широко распахнутые перепуганные глаза. – Мама! Где ты... Мамочка!
Ее нужно забрать, эту девочку, ее и всех остальных. Лэйе Астрапэ, люди не должны так умирать, не должны!
– Монсеньор, герцог Придд возвращается!
– Никола, – Робер глубоко вздохнул, отгоняя остатки бреда, – вы слышали крики? Крики и детский плач?
– Нет, Монсеньор, но я не приближался к стене.
– Что ж, – в голове звенит, но это пережить можно, пережить можно все, кроме чужих, жутких смертей, – послушаем Придда.
Валентин держал серого под уздцы. Коня он не жалел, себя, впрочем, тоже.
– Не отвечают? – сухо бросил Робер.
– Именно, – на длинном лице даже появилось выражение, – ворота заперты, и они, как и прочие, открываются внутрь, но одному из солдат удалось забраться на стену. То, о чем он рассказывает, весьма прискорбно.
– Потрудитесь объяснить подробнее, – Леворукий бы побрал этого Придда с его манерами, – и, если можете, человеческим языком.
– Для этого надо быть Венненом, Дидерихом или капралом. – Повелитель Волн все же натянул на свою рожу улыбочку. – Подходы к воротам, насколько хватает глаз, забиты людьми. У стен много мертвых, дальше просто стоят и не могут двигаться. Ворота можно считать замурованными, чтобы их открыть, потребуется таран.
Таран... Его еще найти и притащить надо! Закатные твари, тут и деревьев-то подходящих нет, не говоря о топорах, а даже если б и были? Сколько людей выведешь через трое ворот, даже если выбить сразу все?! Лэйе Астрапэ, ну почему это свалилось на такого тупицу? Будь Первым маршалом Талигойи Первый маршал Талига, Дору б раскололи, как орех! Если бы да кабы...
– Карваль, – услышал собственный голос Робер, – пошлите в Арсенал за порохом и запалами...
– Монсеньор, – лицо Никола ничего не выражало, – что отвечать, если спросят, зачем вам порох?
– Скажите, это приказ Первого маршала!
– Талигойи, – холодно добавил Придд, и Роберу в который раз захотелось Повелителя Волн придушить. Хотя бы за то, что его замысел и впрямь пристал Ворону. Скольких живых он сейчас убьет на месте, разорвет в клочки, завалит камнями? Но другого выхода нет.
– Сударь, – неожиданно тихо сказал Спрут, – вы отдаете себе отчет, что по ту сторону стены – люди?
– Отдаю. – Лэйе Астрапэ, что он несет, да еще так спокойно! – Уверяю вас, герцог, Создатель без сотни-другой не самых умных своих созданий обойдется. А вот тем, по милости которых в мученьях передохнут тысячи, даже Закат Рассветом покажется.
5
Вонючее, холодное марево, синюшные лица, выпученные глаза, открытые рты. Дышать нечем, шевельнуться невозможно. В просвете между двумя оскаленными головами торчит кто-то до невозможности высокий; на самом деле его вытолкнуло на поверхность, а ноги земли не касаются. Он кривляется, дергается, как кукла на веревочках, и вдруг проваливается и исчезает. Навсегда. И снова тишина, окутанные зеленью лица, сразу холод и духота. Это сзади – крики и брань, а здесь тихая, грязная, безнадежная смерть.
Сюзерен ничего не знает, остальные ничего не делают. Почему Рокслей не разгонит толпу, у него же полно людей? А Морен?! Он же знает, что такое бунт!
Часы Святой Терезы медленно, издеваясь, отбили пять, семь, одиннадцать раз. Святой Алан, куда все они смотрят!.. Смотрят? Спят они! Иноходец, Дуглас, Спрут, Карваль, а Борн был и ушел... Через час он сменит Мевена в приемной Альдо, а вечером пойдет к Марианне как ни в чем не бывало. А на галерее болтают, пьют грог, ждут, когда внизу выпьют все вино и растащат все подарки. Неужели Джеймсу никто не доложил, что творится на подходах к площади?!
Губы и язык пересохли, а ноги окоченели. Ричард отдал бы все на свете за глоток грога, но не было даже снега. Безжалостное небо радостно сияло, и в нем кружились белые праздничные голуби. Будь проклят этот праздник, будь проклят недоумок Кракл, придумавший согнать всех в Дору. И будь проклято отвратительное, тупое стадо, затягивающее в смерть!
Слева что-то грохнуло, расколов вязкую одурь. За первым ударом последовал еще один. И еще! Глухие раскаты сплетались с криками, вышина клубилась потревоженными стаями и черным дымом, горячий, пахнущий пороховой кислятиной ветер сорвал тошнотворную муть и стих, но вопли не смолкали. Толпа качнулась назад, сжимая и давя еще сильнее, хоть это и было невозможно. То ли спавший, то ли потерявший сознание горожанин в синем сукне распахнул бессмысленные глаза и заорал: «И приидет судия, и будут очи его исполнены света небесного!» Громко заплакала девушка с утиным носом, и Ричард понял, что может шевелить рукой.
Тело само извернулось, вырываясь из смертного покоя, рядом ворочались, переводили дух, трясли головами живые и валились под ноги лишившиеся опоры мертвецы. Дик споткнулся обо что-то толстое и мягкое и едва не упал, спас измазанный рвотой толстяк, в которого юноша вцепился, не соображая, что делает.
– Грабят! – визгливый, глупый вопль окончательно прогнал оцепенение, Ричард с отвращением отдернул руку и, выставив плечо вперед, принялся пробиваться туда, где смерть перетекала в жизнь. Пережитый ужас требовал выхода, и юноша неистово распихивал отвратительных, грязных тварей, едва не уволокших его в Закат. Ему что-то кричали, но Дикону было не до ругани, он не мог оставаться среди этого сброда! И еще очень хотелось пить. Нет, не пить, сначала он сорвет с себя провонявшие, гадкие тряпки и смоет грязь, в которой тонул.
– Герцог Окделл! Герцог Окделл, стойте! Это вы?
Никола Карваль! Явился наконец!
– Да, – только б не выкрикнуть в морду чесночнику то, что он думает о проспавших все на свете недотепах, – это я. Вижу, вы наконец появились.
– Что с генералом Рокслеем? – Коротышка ничего не понял, хотя чего от такого ждать?
– Не имею чести знать, – отрезал Ричард. – Почему вы задержались?
– Потому что праздники – дело цивильного коменданта. – Карваль отвернулся. – Жерве, передайте Монсеньору, что Окделл цел.
