– Готово!
– Едем.
Кто-то подхватил трясущегося Жюстена и водрузил перед собой. Робер не мешал – он слишком устал. Кони двинулись строевой рысью, отряд въехал в рощу. Здесь не было пегой лошади, только овраг, в который побросали трупы. Небо светлело, из облепивших вековые деревья гнезд с пронзительным карканьем взлетали птицы. Почему они орут на рассвете и на закате? В башне из сна тоже были птицы – черные, большие, много больше этих…
Деревья расступились. Разгоралась заря; на алом полотнище опять чернели башни Эпинэ, повторяя вчерашний день, день, когда он нашел и потерял мать.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«ОТШЕЛЬНИК»
[80]Нелегко разглядеть, чем вызван честный, искренний, благородный поступок: порядочностью или дальновидным расчетом.
Франсуа де Ларошфуко
Глава 1
Эпинэ. Сакаци
«Le Cinq des Êpêes & Le Valet des Bâtons & Le Chevalier des Êpêes»
[81]
1
У моста стояло семейство Роже. Конюх нацепил старый шлем и кирасу, и где только нашел – таких не носили самое малое лет пятьдесят. Внуки старика тоже вооружились до зубов, хотя Иноходец отнюдь не был уверен, что юнцы представляли, чем рапира отличается от бастарды. Над воротами и над крышей дворца развивались боевые стяги Эпинэ, без сомнения, также извлеченные из арсенала. Да, обитатели замка времени зря не теряли!
Роже гордо стукнул древком допотопной алебарды о землю, приветствуя возвращающихся. Ворота величественно распахнулись, даже не скрипнув. Успели смазать – надо же! Повелитель Молний подавил вздох и изобразил рукой нечто вроде приветственного жеста. Получилось совсем по-кагетски, но Роже расцвел. Дракко, за какими-то кошками преисполнившийся воинского духа, изогнул шею и принялся бить копытом. Вот уж воистину, куда конюх – туда и конь. В воротах возник Леон Дюварри – от теньента за хорну несло чувством выполненного долга, и Роберу стало страшно.
Дюварри очень красиво отдал честь:
– Гарнизон Эпинэ в распоряжении монсеньора.
Лэйе Астрапэ, какой он им монсеньор?! Перед монсеньором ходят по струночке, а тут без него его женили и довольны. Почему его не оставят в покое хотя бы до похорон, почему его вообще не оставят в покое?!
– Докладывайте, теньент!
– Монсеньор, замок Эпинэ готов к бою.
С кем? С воро́нами, возможно, но не с королевскими войсками. Эпинэ даже не замок, просто поместье. Ни гор тебе, ни приличной реки. Это Ноймар или Хексберг можно месяцами оборонять от превосходящих сил, а здесь нужны обученные войска и хотя бы дюжина сносных пушек. Ну и артиллеристы, вестимо. Настоящие артиллеристы, а не выученики Никола с их мортирками и единственной пушчонкой времен Двадцатилетней войны.
– Благодарю, Дюварри.
– Честь и верность!
Вспомнили! Вытащили из сундука Алисины тряпки, разогнали моль и напялили. Только агарисского Карлиона с его «дгажайшим гегкогом» и обглоданной куриной ногой в благородной руке не хватает, но не обижать же исполненных гордости дурней. Их и так скоро жизнь обидит.
– Верность и честь! – Эпинэ спрыгнул с Дракко, которого тут же ухватил Роже. – Капитан, вы со мной.
Надо что-то решать с родственничками, раздери их кошки. Выгнать бы взашей, но вдруг сгодятся в заложники? Какой-никакой, а повод для переговоров. Если, разумеется, герцогу Колиньяру хоть немного нужны сестра с племянниками, а нынешние олларские заправилы оглядываются на Колиньяров.
– Никола, мне понадобятся курьеры.
– Монсеньор, я взял на себя смелость отправить гонцов в Гайярэ, Шевр-эр-Аржан, Леграж и Лэ.
С каждым шагом веселее. Как в старой сказочке – все прекрасно, монсеньор, только ножичек сломали, когда снимали шкуру с козла, который задохнулся в дыму, когда горела конюшня, которую подожгли конокрады, которые увели коней, за которыми погнался ваш батюшка и сломал себе шею, а ваша матушка… Хватит! Он не дед! Думайте про него что хотите, но ему плевать на «великое дело» покойной Алисы. Все, кто заварил кашу, мертвы, пусть наконец отцепятся от живых!
– Монсеньор, – укоризненно закачал головой капитан, – вам бы перекусить. До обеда далеко, а вы в последний раз…
– Хорошо, – согласился Иноходец, – идем завтракать.
Идем завтракать… В храме бдящие читают молитвы над Жозиной, в замке валяются зарезанные солдаты, трясутся пленные родичи, по дорогам скачут гонцы, призывая к бунту… Самое время жрать!
Из последних сил сдерживая растущее раздражение, Повелитель Молний завернул за угол и замер.
Посередине Арсенального двора на знакомом до последней веточки старом каштане болтались два тела. Амалия Колиньяр никогда не станет хозяйкой Эпинэ. Она вообще никем больше не станет.
Право Франциска запрещает вешать женщин, но кто в наше время исполняет законы, да еще написанные врагом?!
Над высокими крышами выл ветер, иноходцы на флюгерах бешено скакали на запад, но в закрытом со всех сторон дворе было тихо; два нелепых длинных тела неподвижно висели на своих веревках, а на соседней ветке сидели два воробья. Бедный Альбин, при жизни был не графом Мараном, а мужем Амалии Колиньяр, а после смерти воронья – и то не удостоился.
Робер с трудом оторвал взгляд от черно-бурых пичуг. А он думал, что не может быть ничего страшней валявшихся в грязи утопленников и отрубленных голов в разукрашенных лентами корзинах. Бывает. Каштан в родном дворе, превращенный в виселицу.
– Кто это сделал?
– А все! – обрадовал Никола. – Чего с ними цацкаться? Драгун навели, вас на смерть погнали, матушка ваша… Из-за них все! Уж лучше б они эрэа ножом ударили, чем так!
Да, из-за них. И еще из-за того, кто подделал материнское письмо. А вообще во всем виноват Ворон: пристрели он прошлой осенью маркиза Эр-При, и не было бы ни зарезанных драгун, ни повешенных Маранов…
– Дети где?
– Леворукий их знает, – бравого капитана судьба младших Маранов не волновала, – заперли где-то, не вешать же было.
И на том спасибо. Выводок Амалии нужно разыскать. Ивонн хорошенькая, мало ли что придет в голову борцам за свободу. Особенно если напьются, а напьются они обязательно. Кровь порождает кровь, кто же это сказал? Святой Иоанн? Святой Лукиан? Нет, святой Адриан… Прежде чем податься в эсператисты, основатель ордена Славы навоевался досыта, так что знал, о чем говорит.
