Посетителей по случаю утра было немного. Молодой гоган, сладко улыбаясь, провел гостя к окну и спросил, чего желает блистательный. Эпинэ заказал. Подручный достославного Жаймиоля сдержанно попросил подождать и исчез за занавесом. Робер ждал. В прошлый раз они условились, как с помощью заказа передать весточку достославному из достославных из любой принадлежавшей гоганам харчевни. «Высокая радуга» была ближе, но Эпинэ пришел в «Оранжевую луну», чтобы быть ближе к Мэллит. Он понимал, что это глупо и смешно, но глупой была вся его жизнь, просто раньше он этого не понимал.
Вернувшийся слуга провел талигойца в маленькую комнату с окнами во двор, где уже ждали завтрак и вино. И то, и другое были достойны короля. Есть не хотелось по-прежнему, и Робер налил себе «черной крови». Любимое вино Ворона, и как только гоганы его добывают? Через франимцев, надо полагать, хотя с Рокэ станется торговать с рыжими напрямую. Странно, что Талиг гоганские купцы обходят стороной, в эсператистском Агарисе их пруд пруди, а в стране, где никто ни к кому не пристает с проповедями, их и нет. Спросить, что ли, правнуков Кабиоховых, с чего это.
Самому Роберу было, в общем-то, все равно, кто как молится, хотя он, как и положено Человеку Чести, принадлежал двум церквям сразу. Вот простонародье, то от эсператизма отреклось с легкостью необыкновенной. Впрочем, если задуматься, ничего удивительного в этом не было. Обряды те же, а кому подчиняются клирики – королю или Эсперадору, прихожанам без разницы. Оллар умно придумал – почти ничего не меняя, поменял все. Узурпатор был великим королем, никуда не денешься, и с наследниками ему везло очень долго…
Занавес дрогнул, пропуская величественного старика в желто-черном. Робер сообразил, что это достославный Яинниоль, отец Жаймиоля. Закатные твари, у него в голове спуталось то, что ему рассказывали гоганы и Альдо, и слова Мэллит! Робер торопливо вскочил, больше всего боясь ненароком выдать девушку.
– Приветствую достославного, – имя Яинниоля ему вроде здесь не называли… В крайнем случае он мог забыть. После болезни.
– Мы рады видеть блистательного Робера из рода Флоха здоровым! Сына моего отца по воле Кабиоховой нарекли Яинниоль.
Значит, он не ошибся! Робер учтиво поклонился. Яинниоль его узнал, немудрено, если его приводили в чувство в этом доме.
– Прошу достославных простить мою навязчивость…
– Блистательного привели в дом сына моего отца заботы или тревоги?
– Не знаю, – честно признал Робер, – но хочу понять. Это глупо, я знаю, но я вдруг понял, что должен прийти и спросить…
– Блистательный клевещет на внука своего деда, – золотые глаза Мэллит блеснули. – Если сердце говорит – иди, а разум спрашивает – зачем, надо слушать сердце.
– Горе мне, блистательный несет слишком тяжкую ношу для моих слабых плеч. Я послал к достославному из достославных и тот сказал – приду. Надо ждать.
И Робер ждал, а где-то за стеной была Мэллит. Что она делала, о чем думала? Хотя последнее для Эпинэ не было тайной. Гоганни думала о талигойском принце. Если бы Робер знал, где девушка, он, возможно, обезумел бы настолько, что попробовал бы ее увидеть, но дом был велик, и в нем было слишком много друзей, которых нельзя было превращать во врагов.
Глава 11
Агарис
«Le Chevalier des Batons» & «Le Un des Epees»
1
Енниоль был жесток, умен и хитер. Робер не сомневался, что ради непонятного первородства гоган пожертвует всеми и собой, но он был честен. В отличие от Лиса и Хогберда… Эпинэ верил этому человеку, чувствовалось в гоганском старейшине нечто неуловимое, свидетельствующее, что этот старик в желтом балахоне не лжет.
– Гость желает знать, почему внуки Кабиоховы ждали века и схватились за дни?
– Да, – подтвердил Робер. Понять, почему гоганы прицепились к Альдо именно сейчас, было важно, но Робера волновали другие вещи. Однако, как говорят бириссцы, только козлы начинают разговор с главного… Хотя у бакранских козлов разговоры получились неплохо, правда, им подсказывал Рокэ Алва.
Достославный из достославных коснулся вьющейся бороды:
– Время, отпущенное внукам Кабиоховым, кончается, и с ним водой в песок уходит благословение Его, и приходят времена пустые и недобрые.
Пустые и недобрые времена пришли давным-давно, но вдаваться в философский диспут с гоганом талигоец не собирался.
– Достославный из достославных говорит о конце времен, – спасибо покойному толмачу, научившему гоганским оборотам, – но откуда пришло это знание?
Енниоль задумался.
– Сын твоего отца много спрашивает и много думает. Жаль, не ты внук Кабиохов…
Робер тоже об этом сожалел, но по другой причине. Первородства и короны его не занимали, но тогда Мэллит была бы связана кровью не с Альдо, а с ним. Иноходец взглянул в мудрые чужие глаза:
– Клянусь Честью сохранить любую тайну, но я лучше дерусь с открытыми глазами и хочу знать, что нас ждет на вашей дороге.
– Дороги правнуков Кабиоховых и внуков Его еще не слились, – веско произнес гоган, – и тревожит это сына моего отца превыше всех иных бедствий. Робер из рода Флоха знает о приметах, что предвещают падение внуков Кабиоховых?
Робер покачал головой – у него не хватало сил продолжать низать словесный бисер. Он любил гоганни, он верил Енниолю, а погибший толмач почти стал его другом, но он талигоец, ему тяжело продираться через багряноземельскую патоку.
– Есть четыре условия и четыре приметы, каждая не говорит ничего, все вместе кричат о многом. Сын моего отца вздохнет спокойно, когда блистательные покинут отягощенный бедой город. Жизнь Первородного дороже всего золота мира.
Покинуть Агарис? Ему тоже этого хочется, но как же Мэллит?!
– Опасность грозит только Альдо или всем?
– Всем, кто дышит и чья кровь горяча, – покачал головой гоган, – бежавшие твари знают правду, но людям Кабиох подарил разум, однако отнял чутье. Нужно уходить, но род человеческий подобно роду древесному пускает слишком глубокие корни.
– Мы должны предупредить, – Робер сжал кулак, – если это так опасно…
– И что скажут первородные бредущим со свечами? Что старый гоган верит крысам и кошкам, а не Эсперадору? Город проклят, но кто это видит?
Енниоль был прав. Люди не бросят дома, да и куда они пойдут? Агарис велик и богат. Кто из уважаемого человека захочет превратиться в жалкого беженца? Бегут от войн, от чумы, от паводков, но ничего подобного Святому граду не грозит. Остается уподобиться сородичам Клемента и удрать, а остальные пусть живут, как хотят.
– А правнуки Кабиоховы? Они уйдут?
– Сын моего отца благодарен блистательному, – голос достославного звучал со странной теплотой, – каждый внук Кабиохов сам взвешивает свою судьбу на весах разума. А разум не любит того, что нельзя измерить и сосчитать.
