Ликтор закончил, и за дело взялся господин дуайен, здоровье которого стремительно изменилось к лучшему. Старикашка выпрямился и твердым голосом произнес:
– Мне, старейшине Посольской палаты Олларии, очевидно, что Талиг никоим образом не нарушал Золотой Договор. Народ бакранов имел полное право объявить войну своим исконным врагам и заключить союз с любой державой, готовой встать на защиту прав маленького, но гордого народа. Не так ли, господа?
Послы Улаппа, Ардора и Норуэга торжественно кивнули, их примеру последовали дипломаты Фельпа и Йерны. Остальные смотрели на гайифца, а Маркос Гамбрин походил на человека, проглотившего, но не до конца, живого ужа и запивающего его уксусом.
– Разумеется, вскрывшиеся обстоятельства меняют наше отношение к положению в Сагранне, – выдавил из себя конхессер. – Тем не менее методы, которыми воспользовался Во… – гайифец запнулся, – которым воспользовался Его Величество Б… Бакна Первый, вызывают наше осуждение.
Ну, на этот довод Сильвестр знал что возразить.
– Позвольте с вами не согласиться, – надменно произнес Его Высокопреосвященство, – в 293 году нашего круга кесарь Дриксен, желая сломить сопротивление завоеванной им Северной Марагоны, приказал разрушить создаваемые веками дамбы.
Тогда под волнами Устричного моря погибло два крупных города и несколько десятков деревень и поселков. Марагонский герцог обратился в Золотой Совет, требуя защиты и справедливости, но кесарь Ульбрих, поддержанный императором Гайифы и эсператистской церковью, настаивал на обоснованности и необходимости принятых мер. Вся переписка, включая послания Эсперадора Никандра и императора Гайифы Демиса Третьего, сохранилась.
По уставу Золотого Совета Гайифа может выдвинуть обвинение против Бакрии, лишь признав вину Дриксен и в случае выплаты последней соответствующей контрибуции в связи с марагонским делом.
– Я всего лишь посол, – сдержанно поклонился гайифец, – и не уполномочен обсуждать подобные вещи. Я сообщу моему императору то, что услышал. Могу я получить заверенную копию оглашенного документа?
– Никоим образом, – вмешался Август Штанцлер, – вы можете изложить услышанное своими словами. Не сомневаюсь, о событиях у горы Бакна в Бакрии и Кагете вы узнаете из своих источников. Что до отношений между Гайифой и Кагетой, то Талиг не вправе влиять на них, передавая конфиденциальные письма.
Дуайен ласково улыбался. Послы Дриксен, Гаунау и Агарии набрали в рот воды, но казарон шагнул вперед:
– Я счастлив изменению отношений между нашими странами в лучшую сторону и готов верой и правдой служить союзу великого Талига и Кагетской Казарии.
– Мы не сомневаемся в ваших чувствах, – заверил кагета разрумянившийся Фердинанд. – Сим объявляем заседание Высокого Совета закрытым.
Первыми зал покинули послы, затем удалился Его Величество, за королем потянулись Лучшие Люди.
Штанцлер что-то спросил у Лионеля, тот покачал головой и простодушно улыбнулся, слишком простодушно. Савиньяки принадлежали к той части старой знати, что безоговорочно перешла на сторону Олларов, они слыли храбрецами и традиционно посвящали себя воинской службе, но простаками ни в коем случае не являлись. Особенно Лионель.
Его Высокопреосвященство намеренно задержался, оттирая с ладони чернильное пятнышко. Савиньяк, по должности покидавший зал Совета последним, ждал у двери. Выходя, Сильвестр взял генерала под руку.
– Удивительно удачно, Лионель, что у вас оказались при себе эти бумаги. Я спрашиваю вас, как высшее духовное лицо: когда письмо маршала попало к вам в руки и читали ли вы его?
– Ваше Высокопреосвященство, – в черных глазах Савиньяка мелькнула парочка бесенят, – гонец прибыл восемь дней назад. Донесение я не вскрывал, но вместе с ним пришло письмо, адресованное мне лично. Первый маршал Талига просил придать присланный документ огласке лишь в случае острой необходимости. Я счел таковой положение, сложившееся на Совете. Я ошибся?
– О нет, – с чувством произнес кардинал Талига, – но Рокэ Алву я когда-нибудь все-таки убью.
Глава 2
Фрамбуа
«Le Valet des Epees» & «Le Six des Batons»
1
Небо было высоким и синим, а легкие, пронизанные солнцем перистые облака казались весенними. Насколько год назад, когда Дик впервые оказался в окрестностях Олларии, все было уныло, серо и безнадежно, настолько теперь мир сиял и светился. Природа и не думала унывать, а вот Ричард Окделл страдал, и мукам его не виделось ни конца ни краю. Источник страданий был рядом – трусил на буланом линарце и визгливым недовольным голосом разоблачал окружающий мир. Жиль Понси был возмущен решительно всем, но более всего женщинами, созданиями развратными и недалекими.
От доброжелателей страдальца, торчавших в Тронко, пока они с Рокэ воевали в Сагранне, юноша знал, что причиной неприязни Понси к прекрасному полу была свояченица губернатора, не только не оценившая достоинств Жиля, но и согрешившая сначала с Рокэ Алвой, а затем с мушкетерским полковником. Отвергнутый порученец монотонно перечислял месяцы, часы и дни, в которые ветреная красотка, ее любовники, офицеры Южной Армии, дворяне Тронко, губернаторские слуги и просто прохожие наносили ему преднамеренные оскорбления. Ричард слушал, время от времени вставляя сочувственные слова, хотя предпочел бы ехать вместе со своим эром и Эмилем Савиньяком.
Жиль был невыносим, но бросить его Дик не мог. Порученец вбил себе в голову, что его жизнь никому не нужна, и каждая река или обрыв, который они проезжали, вызывали у бедняги неодолимое желание броситься вниз. Это было страшно, и совсем ужасно было бы, если б Понси покончил с собой лишь потому, что Ричарду Окделлу не хотелось его слушать. Тогда Дик был бы виновен в чужой смерти, ведь и в «Эсператии» и в Книге Ожидания прямо говорится, что не удержавший руку самоубийцы разделяет его грех.
Юноша пробовал говорить с Жилем и об этом, и о том, что надо думать о близких, но нарывался на неодобрительный взор и очередную балладу Марио Барботты. Дик ни разу не слышал столь любимого Жилем менестреля живьем, но юноше очень хотелось его удавить. Чувства Ричарда в полной мере разделяли многие офицеры Южной Армии, так что Барботта, окажись он в их обществе, изрядно бы рисковал. И все равно Понси при всей его назойливости и нелепости было жаль. Ричард как никто знал, что такое любить без надежды, да и чувство ненужности и пустоты было ему знакомо; правда, юноша если и думал о смерти, то лишь когда жизнь загоняла его в угол. Как в истории с проигранным кольцом… Ричард Окделл мог бы броситься в безнадежный бой или вызвать кого-нибудь на дуэль. Но убить себя своими же руками?! Это противно воле Создателя и недостойно Человека Чести!
– После того, что случилось в три часа пополудни в восьмой день Янтаря, – пронзительный голос Жиля далеко разносился в осеннем воздухе, но попросить страдальца говорить потише Дик стеснялся, – я понял все. Если меня не будет – ничего не изменится. От нас ничего не зависит, так зачем тогда жить?
