– Господи…
– Господь тут ни при чем, скорее уж сатана. Но, как ты понимаешь, встречаться с Лемке мне расхотелось, и я решил развеяться.
– И что теперь будет?
– Не знаю! – Глаза Руди бешено сверкнули. – Со мной и впрямь что-то не так, даже ты заметил! Я – регент, Клаус, а не палач… Я знаю, что должен сделать, и я сделаю, но, дьявол, уж лучше б мне руку под Гольдфельтом оторвало!
– Ты с Георгом так и не виделся?
– Нет. Слушай, Цигенбок, иди отсюда, а? И без тебя тошно.
– Ладно, не злись. Просто я не мог поверить, что это Лемке.
– А сейчас веришь?
– А что мне остается? Свинья!
– Можно сказать и так, ладно, проваливай.
– Ну, если я тебе не нужен…
– Мне никто не нужен, – рявкнул Руди и вдруг осекся, – разве что…
– Что? – хриплым голосом переспросил Цигенбок.
– Брат Готье Бутора предпочел собственный кинжал топору палача…
– Его предупредили, – тихо сказал граф фон Цигенгоф.
– Да, – подтвердил принц-регент, – у него нашелся друг, который его предупредил.
– Говорили, что Анри де Монлу сделал больше. Он избавил друга от греха самоубийства.
– Георг фон Лемке – твой друг? – Рудольф Ротбарт улыбался, и его улыбка живо напомнила Клаусу о вчерашних волках.
– Да. – Цигенбок торопливо поднялся и вдруг хлопнул себя по лбу. – Я наконец понял, что не так. Где твоя цепь?
– Потерялась. – Руди залпом допил вино. – Прошлой ночью много чего потерялось…
2
Почему волки не говорят? Неужели мало потерять душу, имя, лицо, нужно еще и лишить голоса. Эх, Людвиг, Людвиг… Что ты натворил и как нам теперь с этим жить?
Вздох, тяжелая лапа скребет пол, и снова взгляд – молящий, отчаянный. Рыжая морда в черной маске тычется в серебряную цепочку.
– Хочешь, чтоб я снял крест? Надел на тебя?
Волки скулят, как собаки, он никогда в жизни не сможет убивать волков. Людей сможет, а волков – нет. Но цепочка коротка, мастер делал ее для человека. Ничего, из цепи регента выйдет отличный ошейник.
– Давай голову!
Золотая вспышка, дикая резь в глазах и такой знакомый голос!
– Руди!
– Ты?! Никогда не думал, что стать человеком так просто.
– Просто, – подтверждает брат, – нет ничего проще смерти, когда-нибудь ты это поймешь.
– Не думаю. Дьявол, как же я рад тебя видеть! Мать сказала, что обратной дороги нет, и я почти поверил.
– Она не лгала, – бросил Людвиг, – волки Небельринга становятся людьми, проходя ворота Вольфзее, но для меня они закрыты.
– Им же хуже, – пожал плечами принц-регент. – Пойдем отсюда, под открытым небом легче дышится.
– Нет, – Людвиг Ротбарт обвел глазами лики святых, – я могу говорить с тобой только в церкви. Руди, ты знаешь, что боги хранят Миттельрайх, пока им правят потомки Вольфганга?
– Мать сказала, – кивнул Руди, – только сдается мне, что и луна внакладе не осталась.
– Теперь это неважно. – Людвиг опустился на резную скамью. – Если Ротбарты потеряют трон, Небельрингу конец, а с ним и щиту Миттельрайха. Это правда, Руди, хотя поверить в нее и трудно, я и сам не верил…
– Не верил или не знал?
– Перед коронацией я вписал в книгу Вольфганга свое имя. Разумеется, я прочел договор, но мало что понял. Конец династии – это всегда смуты, войны, разруха, чего удивляться, что предок пекся о продолжении рода? Я вспомнил о клятве, только встретив Милику. Мать была вне себя…
– Еще бы, ведь она нашла тебе невесту. Дьявол, сватать тебе высокую брюнетку?!
– Руди, избави тебя Господь узнать, что такое любовь.
– Лучше я сам себя избавлю, это надежней. Прости, я тебя перебил.
– Мать тоже узнала всю правду лишь в Вольфзее, хотя императрице, когда она носит сына, открывается многое. Женщины не знают, но чувствуют.
– Милика выносила Мики, и ей ничего не открылось… Людвиг, я уже ничего не понимаю.
– Это трудно понять…
Алая кровь на рубахе. Открылась рана?
– Помолчи, я тебя перевяжу.
– Бесполезно, – Людвиг улыбнулся одними губами, – волк Небельринга, надевая крест, отрекается от клятвы Вольфганга. Для того здесь и построили церковь, только нам без помощи в нее не войти. Милика меня позвала, ты отдал мне крест, и я вернул свое тело. От рассвета до полудня.
– В полдень ты снова станешь волком?
– В полдень я умру, – просто сказал Людвиг, – окончательно и бесповоротно. Не буду врать, что мне не страшно, все равно не поверишь.
Исполненные кротости взгляды, молитвенно сложенные руки, золотое сиянье. Святой Иоанн, святой Габриэль, святая Мария… И тут же бурые пятна на белом мраморе, засыхающие ветки, сгоревшие свечи. Врата спасения, врата смерти…
– Руди, ты слышал о лунном проклятье?
– Нет.
– Это – болезнь. Очень редкая. Она возникает из ниоткуда и переходит от матери к дочери, потому что сыновья умирают в младенчестве. Женщина кажется здоровой, но лишь кажется. Жена Хорста Линденвальде была больна. Узнав, что с ней, графиня приняла яд, но для всех она умерла родами. Врач скрыл правду, но объявил, что Милике Ротбарт нельзя рожать. Когда я попросил руки Милики, Линденвальде сказал мне то, что знал сам, но я слишком любил…
Бесплодный брак не принес бы зла, наш род продолжили бы твои дети, но Милика меня обманула. Потому что любила, и желание подарить мне сына оказалось сильнее страха смерти. Мы лгали друг другу из любви, и мы погубили все и себя…
– Тебе лучше отдохнуть!
– Помолчи! Когда Милика призналась, что беременна, я вспомнил договор Вольфганга. Император может выкупить чужую жизнь ценой собственной. Я не верил, что это правда, но утопающий хватается за соломинку… Жизнь без Милики казалась мне невозможной, и я отдал себя Небельрингу.
– Ты просил меня позаботиться о жене, выходит, все-таки верил.
– Да. И нет. Получи я знак того, что выкуп принят, я б сказал тебе все, но не случилось ничего. Понимаешь, ничего! Милика родила Мики, все было так хорошо, что я и думать забыл о своей жертве. Луна взяла меня тогда, когда я этого не ждал. Я уснул в своей постели и очнулся у ворот Вольфзее, закрытых ворот.
…А кровь все льется и льется; льется и уходит в мраморный пол, словно в песок. Сколько же ее!
