Намек на то, что Бофорты не славятся избытком правдивости, был совершенно непозволительным, тем более из уст короля — но кто сказал, что монарху полагается молча терпеть неприятных подданных? Порывистому Джеральду де Райнору терпение свойственно было ничуть не больше, чем обоим Бофортам — правдивость. Он еще не видел мальчишку, который не поверил, что внизу в зале его дожидается король, но уже готов был извинить его упрямство — возможно потому, что смутно ощущал в ответе Роберта нечто большее, нежели простое упрямство. А вот извинить людей, лгущих настолько часто, что родной сын заведомо уверен в их лжи, Джеральд готов не был.
— Но это… это же невозможно… немыслимо… — стенала леди Элис. — Ваше Величество, умоляю…
— Лэннион, — повелительно бросил король, уже направляясь вослед окончательно растерянному Фаркуэру.
Лэннион не заставил звать себя дважды. Ему удалось опередить не только Джона де Бофорта, но даже и леди Элис, рванувшуюся за королем быстрее любой гончей.
— Вот здесь, Ваше Величество, — выдохнул Фаркуэр, распахивая перед королем дверь — совершении беззвучно, как и подобает вышколенному слуге в хорошем доме.
Джеральд кивком поблагодарил его, вошел в комнату, где обретались юный Роберт и леди Бет, которую он не пожелал оставить по приказу родителей, и замер у порога.
О да — эти двое действительно были похожи на Эйнсли и друг на друга! Бог весть, каким образом старый замок переиначил черты Бофортов на свой лад, но он это сделал. Все, что так отталкивало в Джоне и Элис, в их детях неизъяснимо привлекало — потому что было другим, непонятно, но несомненно другим. В который уже раз Джеральд убеждался, что дед был прав… и в тот вечер он тоже был прав, как и всегда. Кто же из гостей вздумал тогда поносить память Доаделлинов? Ах, ну да, как же Джеральд мог забыть — двоюродный кузен Бэнки, тот самый, кого Джерри де Райнор весьма метко прозвал Лысым Ежиком… отец тогда долго отчитывал его за злую шутку, а дед только посмеялся… но в тот вечер деду было не до смеха. Издевательства над побежденными дед не терпел — тем более что победа-то была купленной. Лысому Ежику пришлось здорово пожалеть о сказанном — дед в ответ избрал его мишенью для своих словесных стрел, и ни одна из них не пропала даром. А когда гости уехали, дед впервые на памяти Джерри почти напился — тяжело и мрачно.
— Они дураки, Джерри, — с мучительной убежденностью говорил старик, одним духом осушая кубок. — Безмозглые дураки… думают, что одержали верх… ха! — Он пристукнул пустым кубком по столу. — Мы приходим с оружием в руках, да… приходим и берем себе эту землю, в которую еще не впиталась кровь ее прежних владельцев… и думаем, что мы ее захватили, — как бы не так! Это не мы, это она нас захватывает… захватывает — и пересоздает по своему образу и подобию… ты понимаешь, Джерри? Пересотворяет нас — или убивает. Земля старше тех, кто думает, что завладел ею… старше, Джерри, и она творит нас на свой лад… не детей, так внуков… творит, не спросясь… нещадно… и убивает тоже нещадно. Что головой качаешь — на себя посмотри, Джерри Элгелл!
Дед был прав — старые земли и старые замки кроили своих новых обитателей на свой лад. Не на отца и мать были похожи младшие Бофорты, Берт и Бет, а на замок Эйнсли, которому их сердца принадлежали беззаветно, — ведь не заботами Джона и Элис, практически не вылезавших из столицы, Эйнсли выглядел таким ухоженным и веселым. Только тем брат и сестра и разнились с замком, что веселыми они не были. Какое там веселье — казалось, сам воздух в этой комнате потемнел и сгустился.
Темноволосый юноша, действительно почти еще мальчик, осторожно подносил ложку к полуоткрытым губам девушки в траурном покрывале.
— Умница, Бет, — тихим усталым голосом произнес юноша, когда содержимое ложки пролилось в рот. — А теперь глотни… пожалуйста…
Глаза девушки невидяще блестели; рот безотчетно сжался.
— Хорошо… — какой тихий измученный шепот, почти шелест. — Вот умница… а теперь еще… это поможет тебе заснуть…
Джеральд сделал шаг, и юноша обернулся. Темные его глаза при виде чужака блеснули гневом.
— Роберт! — возгласила леди Элис, все еще слегка задыхаясь: нелегкое это дело — гнаться за своим монархом, когда он не в духе. — Немедленно преклони колено и проси прощения у его величества за свою дерзость.
Берт шагнул навстречу Джеральду. Гонец ошибся — Роберт хромал еще очень сильно… или это усталость принудила юношу пошатнуться? Судя по его лицу, он не спит уже вторые сутки, а может, и больше. Неужели эта жеманная курица не видит, что ему трудно и больно идти? Как ей в голову пришло требовать, чтобы мальчик опустился на колено? О чем она вообще думает?
— Ваше Величество… — бесцветным от утомления голосом начал было Берт.
— Вот только, во имя Создателя, не надо ничего преклонять, — перебил его Джеральд. — И просить прощения тоже не надо. Просто не за что.
Берт благодарно улыбнулся кончиками губ — на большее у него явно не хватало сил.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — произнес он. — Бет… она и в самом деле очень плоха…
— Вижу, — односложно отозвался Джеральд.
— Притворство! — процедила вездесущая леди Элис. — Безобразное притворство, и ничего больше. Негодной девчонке хочется привлечь к себе внимание.
Берт, явно привычный к подобным нападкам, даже внимания на слова матери не обратил.
Что ж, каждый судит по себе. Вероятно, леди Элис было не впервой притворяться, чтобы привлечь к себе внимание. Джеральду внезапно захотелось придушить леди Элис — захотелось настолько остро, что он сжал кулаки, чтобы избавиться от наваждения. Когда дверь открылась, Берт стоял к нему спиной и не видел вошедшего — но Бет сидела к двери лицом, а между тем при виде незнакомца зрачки ее даже не дрогнули. Так не притворяются.
— Как долго это продолжается? — спросил Джеральд, кивнув в сторону Бет.
— Третий день, сир, — ответил Берт. — Вот как только мы узнали, что Джефрей де Ридо…
— Джей?! — ахнул король.
У него за спиной Лэннион застонал почти беззвучно и шепотом выругался — истово, словно молился.
— Вы его знали? — Берт так и подался вперед.
Джеральд хотел ответить, но внезапный сухой спазм перехватил горло.
— Да, — ответил вместо него Лэннион.
"Да"… до чего же простое слово! Разве вложишь в него веселый смех де Ридо, его ясные глаза, его всегдашнее неброское мужество и свежесть духа? Разве может оно вместить песенки, которые Ридо ухитрялся сочинять едва ли не по дюжине на день? Разве может оно передать, как все, кому посчастливилось узнать Джефрея де Ридо, любили его? Не иметь в двадцать три года ни одного врага — дело совершенно неслыханное… но сердце у де Ридо было золотое — разве можно не любить солнце, разве можно не улыбнуться ему в ответ? А натура у де Ридо была совершенно солнечной… какое же короткое слово — "да"… и ему, этому слову, не по силам объяснить, почему никто, никто, никогда не звал де Ридо Джефреем — все, и даже король, звали его только Джей, и никак иначе…
