– Нет, Ванечка. Давай объясню все в
подробностях. Очень не хочется, чтобы у тебя роились подозрения насчет отца. Мы
никогда не состояли в любовной связи. Вернее, любовь была, и она до сих пор
жива, но исключительно с моей стороны. Павлуша никогда ни о чем не догадывался.
Я была его лучшим другом на протяжении многих лет. Мы понимали, что Николетта
неправильно истолкует ситуацию и сделает жизнь мужа невыносимой. Видишь ли,
Павлик был патологически порядочен, он очень любил тебя и боялся, что род
Подушкиных прервется. Это ты скреплял их семью, Николетта великолепно знала,
кто тут главный, и пользовалась положением матери сына Павла. Она ведь так и не
родила второго ребенка, хотя, наверное, могла. Боялась, что если малышей станет
двое, то Павел, как это ни парадоксально звучит, перестанет опасаться потери
одного ребенка. Короче, я зря полезла в психологию. Тебе важно другое: отец
никогда бы не развелся с твоей матерью, он терпел все истерики Николетты. Но
было одно, чего Павлуша бы никогда не простил жене: измена. И Николетта знала
об этом, она была безупречна в этом плане, во всяком случае, никаких слухов о
ней не ходило.
Я постарался не измениться в лице; пару лет
назад, совсем случайно, я узнал кое-что о личной жизни маменьки,
[21] но сейчас нет
необходимости вспоминать ту историю.
– У Павла был еще один пунктик, –
продолжала Ольга Ивановна, – чистота рода Подушкиных. Он женился
достаточно поздно и на непорочной девушке. В свое время твой дед рассказал
Павлу, что в организме женщины сохраняется память о всех ее партнерах. Если ты
ведешь под венец разведенку или гулящую особу, то потом получишь от нее ребенка
с кривой генетикой. Вроде дитя твое, но в нем отпечатаются гены прежних
любовников жены. Я понятно объясняю?
– Слышал подобную теорию, – кивнул
я, – но она эфемерна, нет никаких научных данных, подтверждающих или
опровергающих ее. Врачи-фашисты проводили эксперименты в концлагерях с
заключенными женщинами, но так ничего и не выяснили.
– Павлик поверил своему отцу, –
перебила меня Ольга Ивановна, – вот почему он женился на Николетте. Та
была невинной девушкой!
– Помилуй бог! – не выдержал
я. – Маменьке на момент замужества исполнилось немало лет!
– Она обманула Павлика, – прошептала
Ольга Ивановна, – я ведь узнала совершенно все! Выяснила до ниточки!
– Сделайте одолжение, расскажите, –
взмолился я, – вы же небось знаете и про моего брата!
Библиотекарша обхватила себя за плечи.
– Ты уверен, что хочешь это услышать?
Иногда лучше не знать правду, остаться в неведении, так спокойнее и комфортнее
душе.
– Говорите, – твердо сказал я.
Ольга Ивановна улыбнулась:
– В тебе много от Павла, думаю, он бы
ответил так же. Прежде чем начать исповедь, хочу спросить, помнишь ли ты
фамилию Севрюгов?
– Да, – удивился я. – Никита!
– Нет, Нестор.
– Точно! Друг отца, художник-инвалид,
вроде он потерял во время Великой Отечественной войны ноги, сидел в коляске,
практически не выходил из дома. Отец ездил к приятелю регулярно, а Николетта
никогда, она вообще недолюбливала друзей отца и постаралась избавиться от них.
Надо сказать, маменька в этом преуспела, насколько я помню, в нашей квартире
постоянно толкались Кока, Мака, Люка, Зюка, Нюка, Пусик и иже с ними. К отцу
приходила только редактор. Из близких у него остался один Севрюгов, думаю,
потому, что он не покидал свой дом и никогда не заглядывал к нам.
– Это я, – прошептала Ольга
Ивановна.
– Кто? – подскочил я.
– Севрюгов – это я, – повторила
бабуля. – Мы с Павлушей придумали безногого инвалида!
В первую секунду я не понял, о чем толкует
Ольга Ивановна, и переспросил:
– Нестор Севрюгов ваш муж?
Библиотекарша мягко улыбнулась:
– Я никогда не была в загсе. Человека по
имени Нестор Севрюгов не существовало на свете, он был выдуман Павлом, чтобы
иметь повод уйти на пару часов из дома!
Неожиданно в моей памяти всплыло воспоминание.
Николетта готовит очередную вечеринку, в квартире дым стоит коромыслом. Тася и
нанятые ею в помощь две бабы носятся на помеле, сдвигая столы и вытаскивая из
буфетов сервизы. Я затаился в детской, ничего хорошего от прихода гостей я не
ждал. Сейчас меня обрядят в неудобный костюм, застегнутую под горло рубашку и
затянут на шее галстук. Как только в дверь начнут звонить первые гости,
младшему Подушкину предписывается идти в прихожую, встречать друзей маменьки. Я
обязан шаркать ножкой, целовать ручки дамам и, как обезумевший попугай,
повторять:
– Маменька в гостиной, прошу налево.
– Ах, Вава, как ты вырос, –
прозвучит в ответ, и очередная дама, ущипнув меня за щеку, поплывет по коридору
в гостиную.
Затем мне предстоит несколько часов сидеть за
столом, развлекая соседок справа и слева. Лишь после подачи десерта мне
разрешат откланяться и ушмыгнуть к себе в комнату. Но костюм снять нельзя,
нужно и далее маяться при полном параде, потому что в любую секунду в детскую
без стука могут ворваться Мака, Кока, Люка, Зюка и запищать:
– Вава! Тебе не скучно одному? Ах уроки!
Прости, милый.
Затем дверь с треском захлопнется и раздастся
театрально-трагический шепот:
– У Николетты сын замечательно воспитан,
он далеко пойдет.
Не могу сказать, что я ненавидел журфиксы.
Маменька непременно устраивала их два раза в неделю, я привык и относился к
этому как к неизбежному злу, вроде урагана или цунами. А вот отец норовил
убежать. Нет, были дни, когда он садился со всеми за стол и щебетал с дамами:
Новый год, Седьмое ноября, Первое и Девятое мая, день рождения Николетты. Но в
самый обычный день, за час до появления первого гостя, папа шел в прихожую,
громко объявляя:
– Севрюгов звонил! У него там что-то
приключилось! Николетта, я ненадолго!
– Хорошо, милый, – с явной радостью
откликалась маменька, которой муж во время суаре только мешал. – Долго не
задерживайся!
Однажды я попросил отца:
– Возьми меня с собой!
Он слишком быстро ответил:
– Нестор живет в коммуналке, у него
соседи-алкоголики, к тому же он инвалид с дурным характером, желчный и злой на
язык, всегда подсмеивается над людьми, невзирая на их возраст. Тебе у Севрюгова
будет некомфортно, и потом, нельзя оставить Николетту одну с гостями.
