– Ты, Ванечка, очень внимательный,
приметил, что от фотки часть отчекрыжили. Мне Николетта объяснила. Ейные
родители дочку после поступления в институт засняли. Вишь, какая она
счастливая? Тама в студии всех около картонных фигур артистов ставили, ну,
вроде как лично с Любовью Орловой знакома. Николетта потом чужое изображение
отрезала, глупо ей показалось рядом с фанерой маячить. А свою фотку оставила,
она у нее единственная с тех времен! Память!
Я вполне удовлетворился объяснением, а потом
меня перестал занимать семейный альбом, я активно увлекся чтением.
И только сейчас я вдруг задал себе вопрос.
Почему Николетта никогда не упоминала о родителях? Вернее, я знал, что мои дед
и бабка по материнской линии умерли, но это вся информация. Отец был куда более
откровенен. Правда, он объяснил мне, что о дворянских корнях Подушкиных не
следует распространяться в школе, в советские времена подобную информацию
тщательно скрывали. Но у отца тоже имелся семейный альбом, где со страниц
глядели на вас дамы в шляпах и мужчины в офицерских мундирах, мои далекие
предки. Я очень хорошо знал, что все Подушкины были рослыми и обладали неким
литературным даром. У моего отца талант писателя проявился особенно ярко, а я
генетический сбой, являюсь отличным редактором, чувствую текст, но создать
собственное произведение категорически не способен. Жизнь отца можно было проследить
по фотографиям: вот он толстопуз-младенец, лежащий голеньким на кружевной
простынке, вот мальчик лет двух, снятый вместе с мамой, юный школьник с книгой
в руке, подросток в странном комбинезоне… ну и так далее. Личных фотоаппаратов
у людей в те годы практически не было, народ ходил в студии, самая знаменитая
из них находилась в Камергерском переулке. Все запечатлевали знаковые события:
день рождения ребенка, начало школьной жизни, семейные торжества, и Подушкины
не были исключением.
А вот фотографии Николетты начинались с
девушки, одетой в платье с черешнями.
Я облокотился о столик. Что я знаю о прошлом
своих родителей? Приходится признать – очень мало. Я не особенно интересовался
тем, как жили Николетта и Павел до моего рождения.
Маменька говорила, что фамилия Адилье
досталась ей от французского аристократа, офицера армии Наполеона. Он замерзал
на Смоленской дороге во время отступления Бонапарта, был подобран русской
крестьянкой, и отсюда пошел род Адилье. Фамилия и впрямь не российская. Иногда,
чтобы подчеркнуть свою «французскость», маменька начинает слегка гнусавить и
говорить с акцентом. Право, это странно, если учесть, что она не знала языка
Золя и Бальзака.
Рассказывая о парижском предке, Николетта
никогда не упоминала о своих более близких родственниках. Из обрывочных
сведений, полученных от отца, я узнал, что Николетта не коренная москвичка, она
приехала в столицу, поступила в театральный вуз, встретила его, вышла замуж и
родила меня.
Я никогда не сопоставлял даты, Николетта
старательно преуменьшает возраст, в свое время отец посмеивался над ней, а
маменька злилась и шипела:
– Мне двадцать пять!
Отлично помню, как однажды в злую минуту папа
воскликнул:
– Дорогая, где логика? Ваня заканчивает
школу, а ты опять празднуешь двадцатипятилетие. Право, это слишком. Возникает
вопрос: в каком возрасте ты родила сына?
Скандал, который разразился после этого
необдуманного замечания, был столь грандиозен, что несчастный отец съехал
временно на дачу. Назад маменька его пустила лишь после получения норковой шубы
и алмазных подвесок. Я приехал в самый разгар бури к отцу в Переделкино, и он в
сердцах открыл мне страшную семейную тайну, сообщил истинный возраст жены.
Конечно, я понимал, что матери тридцать с хвостиком, но не оценивал, насколько
велик тот самый хвост. Однако мне никогда не приходило в голову подвергнуть
сомнению всю биографию Николетты: родной дом – Москва – институт – встреча с
Павлом – появление на свет сына.
Впрочем, так оно и было, весь вопрос в датах!
Я родился, когда молодость Николетты давно миновала. Маловероятно, что она
приехала штурмовать столицу в зрелом возрасте! У нее была другая жизнь, пока ей
на пути не попался мой отец, и я ничего не знаю об этой жизни матери.
У меня закружилась голова. Но ведь и отец
вступил в брак далеко не юным! Вдруг до Николетты у него была другая жена?
Дети? Сын, названный Иваном? Мальчик вырос, разбогател, основал
благотворительный центр, в котором творится чертовщина.
Я тупо уставился на пустую чашку.
– Сергей? – заорал лысый толстяк,
сидевший за соседним столиком. – Слава богу, дозвонился.
Я старался не слушать чужой разговор, куда
там! Дядька вещал, как взбесившийся радиоприемник. Есть такая категория людей,
они орут в трубку, надеясь, что их голос долетит до собеседника прямо так, по
воздуху.
– С ума сойти! – орал мужик. –
В среду я спросил: «Мы отмечаем юбилей?» Он ответил: «Нет, не хочу». Сегодня
подходит и приказывает: «В восемь собрание и концерт, потом фуршет, действуй,
Игорь. Кстати, приедет сам Герасим Ильич! Не подведи, иначе уволю!» Серега,
оцениваешь засаду? Да нет, со жрачкой элементарно! Но артисты! Умоляю! Помоги!
Сегодня! В восемь! Что значит «нереально»? Он меня пинком вытурит! Эй, эй,
погоди!
Лысина толстяка из ярко-розовой стала
бордовой, он бросил на стол трубку и вытащил из карманов блистеры, набитые
таблетками. Я встал, приблизился к его столику и вежливо сказал:
– Не сочтите меня за нахала, но я
случайно стал свидетелем вашего разговора. Вы ищете артистов? Хотите
организовать концерт? Я продюсер коллектива Морелли. Давайте спокойно обсудим
условия.
Мужик замер, потом вскочил, хлопнул меня по
плечу, опять сел и заорал:
– Супер! На ловца и зверь! Я Гарик! А
тебя как зовут?
– Вова, – после легкого колебания
ответил я.
– Слушай! – ажитированно орал
Гарик. – Есть один гондон. Профессор, блин, хренью занимается, про
астрологию вещает! Денег гребет! Ломовина! Я при нем типа пресс-секретаря, а
заодно сопли ему вытираю. Ну ваще, служба, скажу тебе! Мрак! Никогда не работай
помощником у хозяина! Вроде договорился переписку его вести и на звонки
отвечать, а через пару месяцев уже чешешь барину спину и ночной горшок за ним
выливаешь. Ну да ладно! Мой гондон в институте лекции читает, студентов учит. Ё
моё! Такие бабки люди за идиотство платят!
– Вы лучше о концерте расскажите, –
поторопил я Гарика.
– Че, мы на «вы»? – изумился
собеседник. – Брось! Я не из звезданутых! Короче! У моего гондона юбилей!
Ему шестьдесят! Сначала он ни в какую отмечать не хотел, жадный очень! А утром
ему сверху позвонили и сказали, что сам Герасим Ильич поздравить его хочет.
– Это кто? – спросил я.
– Другой гондон!
