Старушка легко вскочила с дивана, подошла к
шкафу, распахнула дверки, и я увидел собрание сочинений своего отца.
– Был во времена моей молодости
замечательный прозаик, – с восторгом произнесла бывшая заведующая, –
Павел Подушкин. Увы, он давно покойный, новых книг не напишет! А какая
литература! Захватывающая! Исторические романы! Сцены любви без пошлости! Я
была с ним знакома!
– С писателем? – уточнил я.
– Да! – горделиво воскликнула Софья
Борисовна. – Не верите? Могу доказать!
Изуродованные артритом пальцы вцепились в
корешок самого толстого тома.
– Вот, смотрите, – торжествующе
объявила старушка и открыла первую страницу. – Читайте.
Я посмотрел и испытал грусть, перед глазами
возник текст, без всякого сомнения написанный рукой отца: «Милой Софочке, моему
светлому ангелу, самой преданной читательнице, с неизбывной любовью». Далее шел
характерный, взлетающий вверх росчерк.
– Похоже, вы были близко знакомы с
литератором, – промямлил я.
Софья Борисовна горько вздохнула:
– Увы, нет! Но когда-то я была молода и
красива, а Павел Подушкин еще не был женат и выпустил несколько книг. Я ездила
на его творческие вечера, получала автографы. Павел выделял меня из толпы, но
лишь как поклонницу, а вот Нюрочка, та пользовалась его особым расположением.
Она ничего не рассказывала, но мне кажется, что… М-да! Если честно, я была
интересней подруги, сейчас покажу!
Софья Борисовна наклонилась и сняла с полки
альбом.
– Где же снимок, – забормотала она,
перелистывая картонные страницы, переложенные папиросной бумагой. – А!
Вот! Любуйтесь, это я в двадцать лет.
Софья Борисовна попятилась и положила тяжелый
альбом на стол.
– Здесь щебетушки-подружки, – весело
заявила старуха, – верхняя карточка моя.
Желто-серая бумага не могла скрыть красоты
слегка полной на мой вкус девушки. Таких в народе называют кровь с молоком.
Круглое лицо, правильной формы нос, темные волосы, широкие брови, сочный рот.
Софья Борисовна не обманывалась на свой счет, она была хороша, как пион.
– А это Нюрочка, – сообщила
бабуся, – ее уже нет в живых. Скажите, я была привлекательней?
– Несомненно, – вежливо согласился
я, покривив душой.
Если Сонечка походила на яркий цветок, то
Нюрочка напоминала скромную незабудку. Очень худенькая блондиночка с небольшими
светлыми глазами и трогательным ртом. Думаю, Соня затмевала подругу, но я бы
выбрал Нюру.
– Я в этой самой квартире всю жизнь
провела, а Нюрочка жила в центре, на улице Кирова, – пустилась в
воспоминания старушка. – Один раз она прибегает, вся раскрасневшаяся,
возбужденная, и говорит: «Сонюшка, мне дали книгу молодого автора, Павла
Подушкина. Замечательный роман! Хочешь почитать?»
Вот так мы стали преданными его поклонницами.
А Нюрочка… Она обожала Павла, м-да! Думаю… подозреваю… полагаю, у них был
роман!!!
– Не может быть, – прошептал я,
внимательно разглядывая снимок.
– Уж поверьте, – заявила
старуха, – я такие вещи чувствую.
Софья Борисовна перелистнула еще пару страниц.
– Стойте! – воскликнул я.
– Что такое? – изумилась
собеседница.
– Фотография! Слева! Блондинка, платье с
оригинальным рисунком, крупные черешни на веточке с листочками, она кто? И что
за мужчина рядом с ней?
– Эта? – сморщилась хозяйка.
– Да, да!
– Райка Суворина! Та еще
прощелыга, – с презрением ответила старуха, – она здесь с мужем
запечатлена, Юрием Кондратьевым, братом Нюрочки. Юра Райку из тмутаракани
вывез, деревня называлась смешно – Калоша, я потому и запомнила. Мать Нюрочки
была в шоке. Сын институт закончил, по тем временам это элита! Диплом вуза имел
огромную ценность! А невестка! От коровы! Деревенщина! Она унитаз только в
Москве увидела, но быстро в столичной жизни разобралась! Артистка!
– Артистка, – эхом повторил
я, – почему вы так ее называете? Она в театре работала?
Софья Борисовна засмеялась.
– Нет, конечно! Врала ловко,
прикидывалась невесть кем. Юра поехал в колхоз «на картошку», раньше такие
десанты практиковали. Отправился один, вернулся с Райкой. Вернее, она всем
сказала, что ее зовут Антуанетта. Дескать, мать у нее из бывших, ее отселили за
непролетарское происхождение в деревню Калоша, ну и тому подобное. Свекровь
поверила невестке, тем более что та вела себя по-княжески: домашним хозяйством
не занималась, стирать, гладить, готовить не хотела. Зато моментально приобрела
«городской» вид, сделала перманент, надела платье «рюмочкой», облилась
одеколоном. Работать она не пошла, поступила в театральное училище, а главное,
она не хотела родить Юрию ребенка. Вертихвостка! На актерку училась. А потом
скандал приключился. К Кондратьевым, словно снег на голову, свалилась толстая
мрачная баба в «плюшке»,
[13]
и открылась малоприятная правда. Антуанетта на самом деле Райка Суворина,
паспорт с заграничным именем ей вроде смастерил любовник, местный милиционер,
которого предприимчивая девица бросила, когда на горизонте появился москвич
Юра. Хотя подробностей я не знала! Сейчас повторяю, что люди болтали! У
Кондратьевых случился скандал, и красотка испарилась в неизвестном направлении.
Больше о ней никто не слышал. Бог с ней, с Райкой, – подвела итог Софья
Борисовна и захлопнула альбом, – речь о другом! Знаете, кто основал Центр
на месте моего детского сада?
Я лишь покачал головой, боясь заорать в голос.
– Сын Павла Подушкина! – объявила
Софья Борисовна. – Родная плоть и кровь писателя!
– Откуда вы знаете? – еле слышно
спросил я.
Бывшая заведующая погрустнела.
– Я боролась за свой садик до конца!
Стояла насмерть! Много крови тем, кто его отнимал, попортила. А потом меня
директор нашего НИИ позвал и сказал: «Соня! Лучше уступи! Все равно проиграешь!
Вопрос давно решен, от твоего упрямства может беда случиться. Времена темные,
справедливости нет! Пристрелят тебя на улице, и каюк! И не таких, как ты,
убирают! Глупо из-за садика жизни лишиться. На его здание очень богатый человек
нацелился!»
Но Софья Борисовна была готова на любые испытания,
чтобы не потерять свое детище, поэтому она не испугалась, а ехидно
осведомилась:
