— Фрэнк, ты не можешь их атаковать! — воскликнула Хейзел. — Это самоубийство.
— Я и не буду их атаковать… У меня есть один приятель. Только… не пугайтесь, ладно?
Он вбил наконечник копья в землю, и тот обломался.
— Опа, — констатировала Элла. — Наконечник тю-тю. Нет наконечника.
Земля затряслась. На поверхности появилась костяная рука Серого. Перси потянулся к мечу, а Хейзел издала такой звук — словно котенок подавился комком шерсти. Элла исчезла и материализовалась на вершине ближайшего дерева.
— Все будет в порядке, — пообещал Фрэнк. — Он под контролем.
Серый вылез из-под земли. Повреждений после схватки с василисками на нем не осталось. Он был как новенький — в камуфляжной форме и солдатских ботинках, прозрачная серая плоть покрывала его кости, словно светящийся студень. Он уставил призрачные глаза на Фрэнка, ожидая приказаний.
— Фрэнк, это спартус, — быстро проговорил Перси. — Воин-скелет. Они опасны. Они убийцы. Они…
— Я знаю, — ожесточенно сказал Фрэнк. — Но это подарок Марса. Сейчас ничего другого у меня нет. Отлично, Серый. Вот тебе приказ. Атакуй эту группу великанов. Уведи их на запад, отвлеки, чтобы мы могли…
К сожалению, после слова «великаны» Серый потерял интерес к тому, что говорил Фрэнк. Может, он понимал только простые предложения? Он направился к костру.
— Стой, — окликнул его Фрэнк, но было уже поздно.
Серый вытащил из-под мундира два своих ребра и побежал вокруг костра, поражая великанов в спину с такой сумасшедшей скоростью, что те даже вскрикнуть не успевали. Шесть чрезвычайно удивленных лестригонов попадали на бок, словно костяшки домино, и превратились в прах.
Серый принялся затаптывать их в землю, не давая возродиться. Уверившись в том, что они не смогут вернуться, Серый встал по стойке «смирно», отдал честь, глядя на Фрэнка, и ушел под землю.
— Однако… — Перси изумленно уставился на Фрэнка.
— Нет лестригонов. — Элла спорхнула с дерева и села рядом с ними. — Шесть минус шесть будет ноль. Копья хороши для вычитания. Да.
Хейзел смотрела на Фрэнка, словно он и сам превратился в зомби-скелета. Сердце у Фрэнка заболело от ее взгляда, но он не мог винить девушку. Дети Марса рождены для насилия. Не случайно символ Марса — окровавленное копье. Так что у Хейзел есть все основания ужасаться.
Фрэнк посмотрел на отломанный кончик копья. Как он хотел, чтобы у него был какой угодно отец, только не Марс!
— Идем, — сказал он. — Может быть, моя бабушка в беде.
XXXIV
Фрэнк
Ребята остановились у переднего крыльца. Как и опасался Фрэнк, дом был полностью окружен кольцом костров, горевших в лесу, хотя все же оставался в неприкосновенности.
На ночном ветерке позванивала бабушкина «музыка ветра». Ее плетеное кресло стояло так, чтобы, сидя в нем, можно было видеть дорогу. В окнах нижнего этажа горел свет, но Фрэнк решил обойтись без звонка. Он не знал, который теперь час, спит ли бабушка и вообще — дома ли она. Он направился к каменной статуэтке слона в уголке — маленькой копии того, что они видели в Портленде. Запасной ключ был спрятан под слоновьей ногой.
Фрэнк помедлил у двери.
— Что-то не так? — спросил Перси.
Фрэнк вспомнил то утро, когда он открыл эту дверь армейскому офицеру, сообщившему о смерти матери. Он вспомнил, как спускался по этим ступенькам, когда шел на похороны, впервые неся в кармане куртки обгоревшую деревяшку. А потом Фрэнк стоял здесь, глядя на волков, выходящих из леса, — их прислала Лупа, чтобы они доставили его в лагерь Юпитера. Казалось, это было так давно, хотя прошло всего шесть недель.
И вот теперь он вернулся. Обнимет ли его бабушка? Скажет ли: «Фрэнк, слава богам, ты пришел! Я окружена чудовищами!»
Нет, скорее всего, она недовольно посмотрит на него. Или шуганет сковородкой незваных гостей.
— Фрэнк? — позвала Хейзел.
— Элла нервничает, — пробормотала гарпия, сидящая на перилах. — Слон… слон смотрит на Эллу.
— Все будет хорошо. — Рука Фрэнка так дрожала, что он не мог попасть ключом в скважину. — Держитесь вместе.
Воздух в доме оказался спертым и кисловатым. Обычно бабушка пользовалась жасминовыми ароматизаторами, но теперь все подставки были пусты.
Ребята осмотрели гостиную, кухню. В раковине лежала горка грязных тарелок, чего раньше быть не могло — к бабушке каждый день приходила горничная. Может быть, ее напугали великаны.
«Или съели на ланч, — подумал Фрэнк. — Элла сказала, что лестригоны — каннибалы».
Он прогнал эту мысль. Монстры не обращают внимания на смертных. По крайней мере, обычно не обращают.
В коридоре им, словно спятившие клоуны, ухмылялись статуи Будды и даосских мудрецов. Фрэнк вспомнил Ириду, богиню радуги, которая увлеклась буддизмом и даосизмом. Фрэнк подумал, что одно посещение этого жуткого старого дома могло бы излечить богиню от ее увлечения.
Большие фарфоровые вазы бабушки затянуло паутиной. И опять — так прежде не бывало. Она требовала, чтобы ее коллекция регулярно протиралась. Глядя на фарфор, Фрэнк ощутил укол совести, вспомнив, как в день похорон разбил столько предметов из ее коллекции. Теперь это казалось ему глупым — зачем было сердиться на бабушку, когда есть столько всяких других, достойных злости и осуждения. Юнона, Гея, гиганты, его папочка Марс… В особенности Марс.
Камин давно погас.
Хейзел обхватила себя руками, словно боялась, что деревяшка из ее кармана прыгнет в камин.
— Это тот?..
— Да, — сказал Фрэнк. — Тот самый.
— Вы о чем? — спросил Перси.
Хейзел сочувственно смотрела на Фрэнка, но ему от этого стало только хуже. Он помнил, с каким ужасом и отвращением она глядела на него, когда он вызвал Серого.
— О камине, — коротко ответил он. — Идем. Посмотрим наверху.
Ступеньки под их ногами скрипели. В комнате Фрэнка ничего не изменилось. Все оставалось на своих местах — запасной лук с колчаном (не забыть их взять), школьные награды за грамотность (да, он, наверно, был единственным полубогом в мире, не страдающим неспособностью к чтению, как будто ему и без того не хватало уродств), фотографии мамы… в военном мундире и каске она сидела в «хаммере» в провинции Кандагар; в одежде футбольного тренера, когда она тренировала команду Фрэнка; в парадной форме, руки на плечах сына — тогда она приезжала к ним в школу в день выбора профессии.
— Твоя мама? — мягко спросила Хейзел. — Какая красивая.
Фрэнк не мог ответить. Он чувствовал себя немного смущенным — шестнадцатилетний дылда с целым альбомом фотографий мамочки. Ему не хотелось показаться маменькиным сыночком. Но самым сильным его чувством сейчас была грусть. Шесть недель Фрэнк отсутствовал в этом доме. В некотором смысле — целую вечность. Но когда он посмотрел на улыбающееся с фотографий лицо матери, боль утраты вновь вернулась к нему.
