— Это тот парень, который потерялся? — спросил Перси.
— Да, — ответил Фрэнк. — Я его никогда не видел. Он исчез еще до меня. Но говорят, что он был хорошим претором. Он практически вырос в пятой когорте. Ему было все равно, что про нас думают. Он начал заново создавать нашу репутацию. А потом исчез.
— И мы вернулись туда же, откуда начали, — горько сказала Хейзел. — Мы опять стали проклятыми. Мне жаль, Перси. Теперь ты знаешь, куда попал.
Перси отхлебнул своего синего лимонада, задумчиво уставившись вдаль.
— Я даже не знаю, откуда появился… но у меня такое чувство, что я уже не в первый раз оказываюсь в проигрышной ситуации. — Он посмотрел на Хейзел и изобразил на лице улыбку. — И потом, поступить в легион все же лучше, чем спасаться бегством от монстров. К тому же я обзавелся друзьями. Может, вместе нам удастся улучшить репутацию пятой когорты?
В конце помещения раздался звук рожка. Офицеры за столом претора поднялись на ноги — даже Дакота. Рот у него от «кул-эйда» был красный, как у вампира.
— Игра начинается! — объявила Рейна. Обитатели лагеря ответили радостными криками и бросились за оружием, оставленным на стойках у стен.
— Значит, мы в атакующей группе? — спросил Перси, перекрикивая шум. — Это хорошо?
Хейзел пожала плечами.
— Хорошая новость: у нас слон. Плохая новость…
— Дай-ка я попробую догадаться, — сказал Перси. — Пятая когорта всегда проигрывает.
— Нравится мне этот парень! — Фрэнк хлопнул Перси по плечу. — Идем, мой новый друг. Это будет мое тринадцатое поражение подряд!
IX
Фрэнк
Идя на игру, Фрэнк прокручивал в голове события прошедшего дня. Он никак не мог поверить, что был на волосок от гибели.
Этим утром, стоя часовым вместе с Хейзел — еще до появления Перси, — он чуть не рассказал ей о своей тайне. Они вдвоем несколько часов простояли в промозглом тумане, наблюдая за машинами, мчавшимися по 24-му шоссе. Хейзел жаловалась на холод.
— Я бы все отдала, чтобы согреться, — сказала девушка, стуча зубами. — Жаль, что костер нельзя развести.
Даже в доспехах выглядела она классно. Фрэнку нравилась прядь волос цвета корицы, торчащая из-под шлема, нравилась ямочка у нее на подбородке, появлявшаяся, когда она хмурилась. По сравнению с Фрэнком она была маленькой, отчего он чувствовал себя огромным и неуклюжим, как бык. Он хотел обнять ее, чтобы согреть, но не осмеливался. Она бы, наверно, ударила его, и тогда он потерял бы единственного друга в лагере.
«Я мог бы развести здоровенный костер, — думал Фрэнк. — Конечно, горел бы он всего несколько минут, а потом бы я умер…»
Его испугала даже мысль об этом. Это на него так Хейзел действовала. Если она хотела чего-то, Фрэнк испытывал совершенно необъяснимое, но сильное желание сделать это для нее. Он хотел быть старомодным рыцарем, скачущим на коне, чтобы спасти ее, — довольно глупо, потому что она была более ловкой и приспособленной ко всему, чем он.
Он представил, что сказала бы его бабушка: «Фрэнк Чжан скачет на коне? Ха! Он упадет с лошади и сломает себе шею».
Трудно поверить, но Фрэнк всего шесть недель назад покинул дом бабушки — шесть недель прошло со дня похорон его матери.
После этого все и случилось: к дверям дома его бабушки явились волки… потом путешествие к лагерю Юпитера… потом недели, проведенные в пятой когорте, когда он изо всех сил пытался не выглядеть полным лузером. И все это время в кармане его куртки лежал обгорелый кусочек дерева, завернутый в тряпочку.
«Смотри, не потеряй его, — предупредила Фрэнка бабушка. — Пока он с тобой, ты в безопасности».
Беда была в том, что эта деревяшка очень легко загоралась. Он помнил, что случилось во время перехода на юг из Ванкувера. Когда в горах у Маунт-Худа температура упала ниже нуля, Фрэнк достал этот кусочек сухого дерева и держал его в руках, представляя, как хорошо было бы развести огонек. И сразу же обугленный кончик занялся жарким желтым пламенем. Он осветил ночь и до костей прогрел Фрэнка, но он при этом чувствовал, как жизнь уходит из него, словно огонь пожирает его самого, а не деревяшку. Он бросил горящую дощечку в сугроб. Несколько жутких мгновений дерево продолжало гореть, а когда пламя наконец погасло, Фрэнк с трудом прогнал овладевшую им панику. Завернул кусочек дерева в тряпочку и засунул назад в карман, исполнившись решимости никогда больше его не доставать. Но забыть о нем Фрэнк не мог.
Ему словно бы кто-то сказал: «Что бы ты ни делал, никогда не думай о том, как горит эта деревяшка!»
И конечно, Фрэнк постоянно об этом думал.
Стоя на часах рядом с Хейзел, он пытался направить мысли в какое-нибудь другое русло. Ему нравилось быть рядом с ней. Он спрашивал ее о детстве в Новом Орлеане, но Хейзел как-то нервно отвечала на вопросы, а потому Фрэнк перевел разговор на всякую ерунду. Ради смеха они попытались говорить по-французски. У Хейзел со стороны матери была креольская кровь, а Фрэнк учил французский в школе. Никто из них не говорил по-французски свободно, а луизианский французский настолько отличался от канадского французского, что общения у них не получилось. Когда Фрэнк спросил, как сегодня чувствует себя ее корова, а она ответила, что у нее зеленые туфли, они решили оставить это занятие.
Потом появился Перси Джексон.
Да, Фрэнк и прежде видел, как ребята воюют с монстрами. Он и сам по пути из Ванкувера немало сражался с ними. Но вот горгон он видел впервые. И богинь Фрэнк никогда прежде не видел. А то, как Перси управлял Малым Тибром… ну, это вообще отпад! Жаль, что он сам так не умеет.
Фрэнк все еще чувствовал, как когти горгон вонзаются в его тело, ощущал их змеиное дыхание — так пахнут дохлые мыши и яд. Если бы не Перси, эти уродины унесли бы его, и он теперь валялся бы грудой костей на заднем дворе «Баргин-Марта».
После этого происшествия в реке Рейна послала Фрэнка в арсенал, и у него появилась возможность подумать. Он полировал мечи, вспоминая Юнону, которая предупреждала их: надо освободить Смерть.
К несчастью, Фрэнк прекрасно знал, что имела в виду богиня. При виде Юноны он попытался скрыть охватившее его потрясение: богиня точно соответствовала тому, как ее описывала бабушка, — вплоть до козлиной шкуры на плечах.
«Она определила твой путь много лет назад, — сказала ему бабушка. — И он будет нелегким».
Фрэнк бросил взгляд на свой лук в углу арсенала. Он чувствовал бы себя лучше, если бы Аполлон признал его своим сыном. Фрэнк был уверен, что божественный родитель сделает это на его шестнадцатилетие — две недели назад.
Шестнадцатилетие было важной вехой в жизни римлянина. Фрэнк тогда отмечал свой первый день рождения в лагере. Но ничего не случилось. Теперь Фрэнк надеялся, что отец признает его на Празднике Фортуны, хотя, судя по словам Юноны, в этот день они будут сражаться не на жизнь, а на смерть.
