Когда кручение закончилось, все свалились в кучу у правого борта, расплющивая лица о грязные робы друг друга. По кругу пошли вопросы о здоровье, и вдруг один солдат по имени Эдди Альма завопил:
— Снимите с меня этого козла! — Он произнес это три раза, не переводя дух. Он смотрел не отрываясь в немигающие глаза Райнхольда Цукера.
* * * УЩЕРБ, ЭССЕН * * *
Шестеро обожглись сигаретами.
Две сломанные руки.
Несколько сломанных пальцев.
Сломанная нога Ганса Хубермана.
Сломанная шея Райнхольда Цукера, хрустнувшая почти на стыке с черепом под ушами.
Они выволакивали друг друга, пока в кузове не остался только мертвец.
Водитель, Хельмут Брохман, сидел на земле и чесал в голове.
— Шина, — объяснял он, — взяла и лопнула.
Некоторые сидели рядом и в один голос повторяли, что он не виноват. Другие ходили вокруг, курили и спрашивали друг друга, достаточно ли тяжелы травмы, чтобы их освободили от службы. Еще одна небольшая группа собралась у заднего борта грузовика и разглядывала труп.
Неподалеку под деревом в ноге Ганса Хубермана раскрывалась тонкая полоска острой боли.
— Это должен был быть я, — сказал он.
— Что? — крикнул сержант от грузовика.
— Он сидел на моем месте.
Хельмут Брохман пришел в себя и заполз обратно в кабину. Лежа, попробовал завести мотор, но двигатель так и не ожил. Послали за другим грузовиком и санитарной машиной. Санитарная машина не пришла.
— Понятно, что это значит, да? — спросил Борис Шиппер. Им было понятно.
Когда они продолжили путь в лагерь, каждый старался не смотреть на открытый, будто в ухмылке, рот Райнхольда Цукера.
— Говорил вам перевернуть его вниз лицом, — напомнил кто-то.
Время от времени кто-нибудь забывался и ставил на тело ногу. Когда приехали, все старались увильнуть от выгрузки трупа. А после выгрузки Ганс Хуберман сделал несколько коротких шагов, и тут его нога взорвалась болью и он рухнул на землю.
Через час Ганса осмотрел врач и сказал ему, что нога несомненно сломана. Случившийся поблизости сержант полуусмехнулся.
— Ну, Хуберман, похоже, ты навоевался, а? — Он потряс круглым лицом, полыхал сигареткой и развернул список того, что будет дальше. — Ты отлежишься. Меня спросят, что с тобой делать. Я скажу, что ты отлично работал. — Сержант выпустил еще немного дыма. — И пожалуй, скажу, что ты больше не годишься для службы в ЛСЕ и тебя надо оправить в Мюнхен писарем в контору или уборщиком, где это понадобится. Ну, как тебе?
Не в силах удержаться от смеха между гримасами боли, Ганс ответил:
— Отлично, сержант.
Борис Шиппер докурил.
— Еще бы не отлично, черт подери. Тебе повезло, что ты мне нравишься, Хуберман. Тебе повезло, что ты хороший мужик и не жмешь курево.
В соседней комнате разводили гипс.
ГОРЬКИЙ ПРИВКУС ВОПРОСОВ
Через неделю после дня рождения Лизель в середине февраля они с Розой наконец получили подробное письмо от Ганса Хубермана. От почтового ящика Лизель мчалась домой бегом и сразу бросилась с письмом к Маме. Роза велела ей прочесть письмо вслух, и обе не смогли скрыть радость, когда Лизель читала про сломанную ногу. Следующая фраза ошарашила ее настолько, что девочка прочитала ее только про себя.
— Что там? — нажала на нее Роза. — Свинюха?
Лизель подняла глаза от письма и едва не закричала.
Сержант Шиппер был верен своему слову.
— Он едет домой, Мама. Папа едет домой!
Они обнялись посреди кухни, и письмо расплющилось между их телами. Сломанная нога — определенно повод для праздника.
Когда Лизель принесла новость в соседний дом, Барбара Штайнер пришла в восторг. Она потискала девочку за плечи и крикнула детей. Собравшееся на кухне семейство Штайнеров, казалось, воспряло духом от известия, что Ганс Хуберман возвращается домой. Руди улыбался и смеялся, и Лизель видела, что он честно старается радоваться. И все же чувствовала горький привкус вопросов у него на языке.
Почему он?
Почему Ганс Хуберман, а не Алекс Штайнер?
Вот именно.
НАБОР ИНСТРУМЕНТОВ, ОКРОВАВЛЕННЫЙ И МЕДВЕДЬ
С самого призыва отца в армию в прошлом октябре гнев Руди Штайнера копился очень славно. И новости о возвращении Ганса Хубермана хватило, чтобы Руди сделал еще несколько шагов в том же направлении. Лизель он ничего не сказал. Не жаловался на несправедливость. Он решил действовать.
В самое воровское время предзакатных сумерек он шел по Химмель-штрассе с металлическим чемоданчиком в руке.
* * * НАБОР ИНСТРУМЕНТОВ РУДИ ШТАЙНЕРА * * *
Чемоданчик был обшарпанно-красный и длиной с крупную коробку из-под ботинок.
Лежали в нем следующие предметы:
ржавый складной нож — 1 шт.
маленький фонарик — 1 шт.
молоток — 2 шт. (один средний, один маленький)
полотенце дня рук — 1 шт.
отвертка — 3 шт. (разных размеров)
лыжная маска — 1 шт.
чистые носки — 1 пара
плюшевый мишка — 1 шт.
Лизель увидела его в кухонное окно — целеустремленный шаг и решительное лицо, точно как в тот день, когда он отправился искать отца. Ручку чемоданчика он сжимал со всей возможной силой, а все его движения были деревянными от ярости.
Книжная воришка уронила полотенце и вместо него схватилась за единственную мысль.
Руди идет воровать.
Она помчалась за ним.
Даже ничего похожего на «привет» не прозвучало.
Руди продолжал шагать и говорил сквозь холодный воздух перед собой. Проходя мимо многоквартирного дома Томми Мюллера, он сказал:
— Знаешь, Лизель, что я тут подумал. Ты никакой не вор. — И возразить он ей не дал. — Та тетка сама тебя пускает. Господи, она даже выставила тебе печенье. По-моему, это не воровство. Воровство — это что делают военные. Берут твоего отца, моего. — Он пнул камень, и тот звякнул о чью-то калитку. Руди прибавил шагу. — Все эти богатые фашисты на Гранде-штрассе, Гельб-штрассе, Хайде-штрассе.
Лизель думала только о том, как бы не отстать. Они уже миновали лавку фрау Диллер и вовсю шагали по Мюнхен-штрассе.
— Руди…
— Ну и как оно все равно?
— Как что?
— Когда берешь там свои книги?
Тут Лизель решила дальше не идти. Если хочет услышать ответ, ему придется вернуться, и Руди вернулся.
