* * * КРАТКАЯ ПЕРЕКЛИЧКА НА 1942 ГОД* * *
1. Загнанные евреи — их души у меня на руках, мы сидим на крыше, подле дымящих труб.
2. Русские солдаты — они брали минимум боеприпасов, рассчитывая взять остальное у павших товарищей.
3. Промокшие тела на французском побережье — выброшенные на гальку и песок.
Я мог бы и продолжить, но, думаю, пока хватит и трех примеров. Во всяком случае, от этих трех у вас во рту возникнет привкус пепла, который определял все мое существование в том году.
Столько людей.
Столько красок.
Они до сих пор во мне — словно пружина. Травят мою память. Так и вижу их высокими грудами, громоздятся одно на другое. Воздух как пластмасса, горизонт как застывающий клей. Это небо изготовлено людьми, проткнутое и потекшее, и в нем — мягкие тучи угольного цвета, бьются, как черные сердца.
И тут.
Смерть.
Пробирается во всем этом.
Снаружи: невозмутимая, непоколебимая.
Внутри: подавленная, растерянная и убитая.
Не кривлю душой (понимаю, что уже слишком много жалуюсь) — я еще не оправился от Сталина в России. Так называемой «второй революции» — истребления собственного народа.
И тут Гитлер.
Говорят, война — лучший друг смерти, но мне следует предложить вам иную точку зрения. Война для меня — как новый начальник, который требует невозможного. Стоит за спиной и без конца повторяет одно: «Сделайте, сделайте…» И вкалываешь. Исполняешь. Начальник, однако, вас не благодарит. Он требует еще больше.
Часто я пытаюсь припомнить разрозненные кусочки прекрасного, которые я в то время тоже встречал. Перелопачиваю свое собрание историй.
Вот и сейчас я нашел одну.
Мне кажется, половина ее вам уже известна, и если пойдете со мной, я покажу вам остальное. Покажу вторую половину книжной воришки.
Сама того не зная, она готовится к огромному множеству событий, о которых я упомянул всего минуту назад, но и вас она тоже ждет.
Она носит снег — представьте себе, в подвал.
Полные горсти мерзлой воды кого хочешь заставят улыбнуться, но никому не помогут забыть.
Смотрите, вот она.
СНЕГОВИК
Начало 1942 года для Лизель Мемингер кратко описывается примерно так:
Ей исполнилось тринадцать лет. Грудь у нее еще оставалась плоской. У нее еще не начались кровотечения. Молодой человек из подвала теперь был у нее в постели.
* * * ВОПРОС И ОТВЕТ * * *
Как Макс Ванденбург оказался в постели Лизель?
Он упал.
Мнения были разные, но Роза Хуберман заявила, что корень зол — прошлое Рождество.
24 декабря было голодным и зябким, но был и крупный плюс — никаких долгих визитов. Ганс-младший одновременно стрелял в русских и продолжал бойкотировать семейное общение. Труди смогла заехать только в выходные перед Рождеством, на несколько часов. На праздник она уезжала с семьей, где работала. На каникулы для совершенно иного класса Германии.
В сочельник Лизель принесла в подарок Максу две пригоршни снега.
— Закрой глаза, — сказала она. — Вытяни руки.
Как только снег перешел из рук в руки, Макс поежился и рассмеялся, но глаз не открыл. Сначала он лишь наскоро попробовал снег, позволив ему впитаться в губы.
— Это сегодняшняя сводка погоды?
Лизель стояла рядом.
Она тихонько тронула Макса за рукав.
Тот снова поднял ладонь ко рту.
— Спасибо, Лизель!
Таково было начало самого чудесного на свете Рождества. Мало еды. Никаких подарков. Зато у них в подвале был снеговик.
Доставив первые пригоршни снега, Лизель убедилась, что на улице никого нет, а потом вынесла из дому все ведра и кастрюли, какие только нашла. И насыпала в них с горкой снега и льда, покрывавшего узкую полоску мира — Химмель-штрассе. Наполнив все емкости, Лизель внесла их в дом и стаскала в подвал.
Раз уж все по-честному, Лизель первой бросила снежок в Макса и получила ответный в живот. Макс даже бросил один в Ганса Хубермана, когда тот решил заглянуть к ним.
— Arschloch! — взвизгнул Папа. — Лизель, дай-ка мне снега. Полное ведро! — На несколько минут они забыли. Визга и выкриков больше не было, но то и дело вылетали короткие смешки. Ведь они были всего лишь люди, они играли в снегу, но в доме.
Папа поглядел на полные снега кастрюли.
— А что будем делать с остальным?
— Снеговика, — ответила Лизель. — Надо слепить снеговика.
Ганс покричал Розу.
В ответ ему швырнули привычное:
— Что там еще, свинух?
— Спустись-ка, а?
Когда жена появилась, Ганс Хуберман рискнул жизнью, броском отправив в нее великолепный снежок. Совсем чуть-чуть промазав, тот ударил в стену и рассыпался, дав Маме повод ругаться, не переводя дыхания, довольно долго. Пробранившись, Роза спустилась и помогла им лепить. Потом даже принесла пуговицы для глаз и носа и кусок бечевки для снеговиковой улыбки. И даже шарф и шляпу надели на снеговика, росту в котором было всего полметра с небольшим.
— Это карлик, — сказал Макс.
— Что будем делать, когда растает? — спросила Лизель.
У Розы уже был готов ответ:
— Ты его подотрешь, свинюха, да скоренько.
Папа не согласился:
— А он не растает. — Он потер руки и подышал в них. — Тут такой мороз.
И хотя снеговик все же растаял, где-то в душе каждого из них он так же гордо и высился. Наверное, стоял у каждого перед глазами, когда они в тот сочельник наконец заснули. В ушах звучал аккордеон, в глазах маячил снеговик, а Лизель еще и думала о словах Макса, когда простилась с ним у камина.
* * * РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ ОТ МАКСА ВАНДЕНБУРГА * * *
— Часто мне хочется, чтобы это все скорее закончилось, Лизель, но тут ты обязательно берешь и делаешь что-нибудь такое — например, спускаешься в подвал со снеговиком в руках.
Увы, тот вечер предвещал Максу резкое ухудшение здоровья. Первые симптомы были довольно невинны и типичны. Постоянный озноб. Дрожащие руки. Участившиеся видения боксерского матча с фюрером. И лишь когда его перестали согревать отжимания и приседания, он забеспокоился всерьез. Как близко бы к огню он ни садился, все равно не мог добиться хоть сколько-нибудь нормального самочувствия. День ото дня вес его, спотыкаясь, спадал. Режим упражнений поломался и рассыпался, а Макс остался лежать щекой на угрюмом полу подвала.
