Виктор даже не обернулся.
— А на что похоже? — Слова обронили через плечо.
— Одно вшивое яблоко?
— На! — В их сторону полетело наполовину сгрызенное другое яблоко и упало обкусанным боком в грязь. — Это можешь взять тоже.
Руди взвился:
— К чертовой матери. Мы топали пятнадцать километров не ради полутора худосочных яблок, правда, Лизель?
Та не ответила.
У нее не было времени — едва она успела открыть рот, Виктор Хеммель уже сидел на Руди верхом. Прижав ему коленями руки к земле, схватив за горло. Яблоки подобрал не кто иной, как Анди Шмайкль — по приказу Виктора.
— Ему больно, — сказала Лизель.
— Да ну? — Виктор опять улыбался. Лизель коробило от этой улыбки.
— Мне не больно. — Слова из Руди выскочили разом, его лицо покраснело от напряжения. Из носа потекла кровь.
Виктор нажал посильнее и через пару затянувшихся мгновений отпустил Руди, слез с него и отошел прочь на несколько беспечных шагов. Сказал:
— Вставай, парень, — и Руди, благоразумно рассудив, сделал, что было велено.
Виктор снова небрежно подступил к Руди и встал ровно перед ним. Мягко потрепал его по плечу и ухмыльнулся. И шепотом:
— Если не хочешь, чтобы эта кровь хлынула фонтаном, советую тебе уносить ноги, малыш. — Глянул на Лизель. — И мелкую сучку прихвати.
Никто не шевельнулся.
— Ну, чего ждешь?
Лизель взяла Руди за руку, и они ушли, но прежде Руди еще раз обернулся и плюнул кровавой слюной Виктору Хеммелю на ботинок. Это вызвало одно финальное замечание.
* * * ЛЕГКАЯ УГРОЗА ВИКТОРА ХЕММЕЛЯ РУДИ ШТАЙНЕРУ* * *
— Ты за это поплатишься чуть позже, дружок.
Говорите про Виктора Хеммеля что хотите, но он определенно имел терпение и крепкую память. Прошло около пяти месяцев, прежде чем он подкрепил свое заявление делом.
НАБРОСКИ
Лето 1941 года — если вокруг таких, как Руди и Лизель, оно вставало стеной, то в жизнь Макса Ванденбурга проникало буквами и красками. В самые одинокие мгновения в подвале вокруг него начинали громоздиться слова. Видения лились, сыпались, а время от времени хромали прочь из-под его рук.
У него было то, что он называл скудным пайком инструментов:
Закрашенная книга.
Горсть карандашей.
Голова мыслей.
И, как простой ребус, он собирал все это вместе.
Сначала Макс собирался написать только свою историю.
Его замысел был рассказать про все, что с ним случилось: что привело его в подвал на Химмель-штрассе, — но в итоге вышло совсем не то. Максова ссылка произвела на свет кое-что совершенно другое. Набор разрозненных мыслей — и он предпочел их все принять. Они казались верными. И были реальнее писем, которые он писал родным и другу Вальтеру Куглеру, прекрасно зная, что никогда не сможет их отправить. Оскверненные страницы «Майн кампф» одна за другой превращались в серию набросков, где для Макса отливались все те события, что подменили его прежнюю жизнь нынешней. Иные занимали минуты. Другие отнимали часы. Макс решил, что, когда закончит свою книгу, подарит ее Лизель, она тогда немного повзрослеет, а вся нынешняя белиберда, как он надеялся, закончится.
С той минуты, как Макс опробовал карандаши на первой закрашенной странице, он держал книгу закрытой. Бывало, и во сне он не выпускал ее из пальцев, а не то она лежала у него под боком.
Однажды днем после отжиманий и приседаний Макс заснул, сидя у стены. Лизель, спустившись в подвал, увидела, что рядом с Максом, косо прислонившись к его бедру, сидит книга, и любопытство взяло свое. Лизель наклонилась и подхватила ее — и выждала, не шевельнется ли Макс. Не шевельнулся. Сидел, уткнувшись в стену затылком и лопатками. Едва различая, как он дышит — туда-сюда, — Лизель открыла книгу и просмотрела несколько случайных страниц…
Не фюрер — дирижер!
Какой славный денек, а?..
Испугавшись того, что увидела, Лизель положила книгу обратно, точно как та сидела, опираясь на Максову ногу.
Голос перепугал ее.
— Danke schön, — сказал он, и когда она перевела взгляд, проследив путь звука до его хозяина, на еврейских губах слабо выступала довольная улыбка.
— Господи боже, — ахнула Лизель. — Макс, ты меня напугал.
Он вернулся в сон, а девочка потащила ту же мысль за собой вверх по лестнице.
Макс, ты меня напугал.
«СВИСТУН»
И БОТИНКИ
Таким же порядком все шло до конца лета с заходом глубоко в осень. Руди изо всех сил старался выжить в Гитлерюгенде. Макс отжимался и рисовал. Лизель отыскивала газеты и писала слова на стене подвала.
Но стоит добавить, что у любого порядка есть, по крайней мере, один слабый перекос, и однажды все переворачивается или соскальзывает с одной страницы на другую. В нашем случае основным фактором стал Руди. Или, по крайней мере, Руди и свежеудобренный плац.
В конце октября все вроде бы шло как обычно. Перемазанный грязью мальчишка шагал по Химмель-штрассе. Через несколько минут его ждали дома, и он соврет, что в Гитлерюгенде всему отряду устроили добавочную муштру на плацу. Родители ожидали, что он даже рассмеется. Но не дождались.
У Руди уже не осталось ни смеха, ни вранья.
В ту среду Лизель, присмотревшись, заметила, что Руди без рубашки. И страшно зол.
— Что случилось? — спросила она, когда ее друг протащился мимо.
Руди вернулся к ней и протянул рубаху, зажатую в руке.
— Понюхай.
— Что?
— Ты что, глухая? Понюхай, говорю.
Лизель несмело наклонилась и уловила исходящий от коричневой рубашки мерзостный дух.
— Езус, Мария и Йозеф! Это?..
Мальчик кивнул:
— Оно и на подбородке у меня. На подбородке! Еще повезло, что не наглотался!
— Езус, Мария и Йозеф.
— На Гитлерюгенде недавно удобрили плац. — Он еще раз неуверенно и с отвращением оглядел скомканную ткань. — Кажется, коровье.
— А этот, как его — Дойчер, — знал, что оно там?
— Сказал, что нет. Но улыбался.
— Езус, Мария и…
— Смени пластинку, а?
