– В домах моды есть линии одежды, –
стала терпеливо растолковывать Аня. – Нулевая это элита, штучный товар, во
всем мире мало найдется людей, способных купить платье, которое лично сделал…
ну, допустим, Лагерфельд или Марк Джейкобс. Это очень дорого! Потом кутюрье не
всякой клиентке свое произведение продаст, какая-нибудь фрау Пупкина его не
получит. Платьишко надо прогулять в Каннах на красной дорожке или засветить на
церемонии вручения «Оскара». Чаще всего потом одежонка отправляется в музей,
ездит по выставкам. Да и не продают ее, а дают напрокат. Ладно, с нулевой
линией разобрались. Теперь о первой. Она тоже дорогая, недоступная
среднебогатым людям, випам, которые отовариваются в бутиках типа «Лам». Знаешь,
с чего начался взлет модельеров Дольче и Габбана? Ну, по какой причине на их,
не особо чтобы прямо «ах», вещах народ помешался?
Я помотала головой.
– Певица Мадонна засветилась в гламурном
издании в одежде от этих итальянцев, – пояснил Миша. – Не успел
журнальчик выйти, как народ кинулся в бутики. Самый прикол состоял в том, что
ни Дольче, ни Габбана ничего не знали, они Мадонну в своих шмотках не видели и
дико потом удивлялись.
– А Пьер Карден шил платья для
Плисецкой, – протянула Аня, – он с ней дружит.
– Вот вторую линию купить можно, –
затараторил Миша. – Тоже бессовестно дорого, но шмотки – пропуск в мир
богатых и знаменитых. Явишься на тусню, мигом вычислят, че на тебе почем!
– Самая доступная третья линия, –
фыркнула Аня, – она в мире копейки стоит, а у нас ею часто как первой
торгуют. Народ пока тупой, видит лейбл «D&G» и млеет: ах, это Дольче с
Габбаной! Невдомек дуракам, что на перволинейных шмотках вообще ничего не
пишут, а на вторых приводятся полностью фамилии. Когда значок «D&G» стоит,
значит, третья линия, самая дешевая. Ее, кстати, и подделывают. Такие умельцы
есть, очуметь!
Миша захихикал:
– Тут Кельвин Кляйн в Москву приезжал,
наши ему ради хохмы паленые джинсы подарили, с рынка. Так он штаны схватил и ну
языком цокать – все восхищался, как отлично пираты сработали.
– Наш народ рукастый, – согласилась
Аня, – в метро полно фальшивого Луи Вюиттона. У каждой второй мадам его
сумочка!
– Фу, – скривился Миша, – сразу
видно, что дерьмо. Фурнитура не та, и ручки неправильно прострочены.
– Это ты знаешь, как надо, – не
уступила Аня, – а другим невдомек. А часики от Шанель, белые, с брюликами?
Их штампуют просто тысячами! Издали почти хорошо смотрятся.
– Давайте вернемся к Галине, –
остудила я пыл собеседников.
И тут в кармане у Миши тренькнул мобильный.
Парень вытащил его и глянул на дисплей.
– Вау! – воскликнул стилист и быстро
заговорил в трубку: – Слава, здесь связь плохая, я сейчас в другое место
перейду…
Держа кокетливый, оклеенный стразами аппарат
возле уха, Миша выскользнул в коридор.
– Ага, – ответила на мой
невысказанный вопрос Аня, – точно. В нашем бизнесе таких много. С другой
стороны, куда им идти? Сталь варить? Или в космос летать? Мишка милый. Да все
они приятные, лучше натуралов. Еще по чайку?
– Вернемся к Галине, – повторила я
через пару-тройку минут, закончив чаепитие. – Она потом подставила
Шульгину?
– Угу, – кивнула Аня.
– И как? – спросила я, но ответа на
свой вопрос не дождалась.
Из коридора раздался вопль:
– Помогите!
Глава 10
Мы с Аней, не сговариваясь, ринулись к двери.
Естественно, швея лучше ориентировалась на местности, она сразу поняла, откуда
идет шум, и резво побежала в нужном направлении. Я торопилась за ней.
Аня достигла серой офисной двери и рванула на
себя хлипкую створку. Перед моими глазами возник кабинет, совсем не пафосный,
без резных деревянных панелей, кожаных диванов, столов красного дерева и гобеленовых
портьер с золотыми кистями. Помещение выглядело обычным, функциональным офисом,
от тысяч подобных комнат его отличала маленькая деталь – на светло-коричневом
ламинате, широко раскинув руки, лежала Галина. На шее девушки зияла рана, из
которой выливалась кровь. Текла она странно, толчками.
– Мама… – прошептала Аня и приложила
руки к лицу.
Меня затошнило, из головы вымело все мысли.
Следовало взять себя в руки, вызвать «Скорую», милицию, но отчего-то язык
прилип к небу, а ноги отказывались двигаться.
– Мама… – безостановочно повторяла
Аня, – ой, мама, мама…
– Это не я! – вдруг произнес чей-то
тоненький голосок. – Не я! Вошла в кабинет, а она здесь… здесь… здесь…
Мои глаза обратились в ту сторону, откуда
раздавалось судорожное бормотание, и я увидела, что в кабинете находится
Мадлен. Старшая продавщица непостижимым образом ухитрилась втиснуться между
двумя серыми стеллажами. Пространства, разделявшего полки, было настолько мало,
что там, наверное, поместился бы цветочный горшок с фиалками, но Гостева сумела
забиться в щель.
Меня заколотило в ознобе. Мадлен походила на
участницу киносъемок триллера типа «Техасская резня бензопилой». Красивый
костюм старшей продавщицы был залит кровью, алые брызги попали не только на
пиджак и юбку, но и окропили колготки вместе с туфлями. Но самым страшным
казался скальпель, который Мадлен сжимала в правой руке. Лезвие было не
длинным, наоборот странно коротким, но, несмотря на маловнушительные размеры,
смотрелось орудие убийства устрашающе.
– Мама! – взвизгнула Аня, тоже
приметившая Гостеву. – Она ее заколола! Довыдрючивалась Галка!
– Нет, нет, нет, – завела
Мадлен, – просто вошла, а она тут…
– А ножик? – тихо напомнила
Аня. – Он же у тебя в руке!
Мадлен с ужасом уставилась на свои руки.
– Нет, нет, нет!
– Как же «нет»? – гаркнула
Аня. – Всем известно, она…
– Мы поругались, верно, – зашептала
Мадлен, – но, поверьте: я вошла, а она тут лежит, и в горле нож. Галя
хрипела, хотела что-то сказать… я испугалась прямо до безумия, а потом решила
ей помочь… ну, вытащить лезвие… Ведь плохо, когда у человека нож торчит! Это
плохо-плохо-плохо-плохо…
