– Так не первая ты с этой бедой, –
фыркнула бабуся. – Ладно, пошли ко мне, расскажу подробно, с кем ты
связалась!
– У вас тут магазин есть? – спросила
я.
– Водку не пью, – отрезала Алевтина
Петровна, – в рот никогда не брала и даже нюхать отраву в своей конурке не
дам.
– Я хотела тортик купить, –
зачастила я, – или конфет.
– Ну это можно, – милостиво кивнула
врач, – на станции супермаркет есть. Поедешь?
– Да, уже бегу к машине.
– А не тяжело меня туда-назад
прокатить? – прищурилась бывшая врачиха. – Как раз за молоком собралась.
– С огромным удовольствием, –
кивнула я.
Мы вышли во двор, и Алевтина Петровна, ткнув
пальцем в длинный забор, сказала:
– Вот она, жуть!
– «Счастливое детство»? Там больница?
– Охохонюшки… – протяжно вздохнула
моя спутница. – Можно и так назвать. Ладно, слушай…
В начале пятидесятых годов в Михайлове был
открыт детский дом, но не такой, где содержатся обычные сироты, а приют для
больных ребят, которые не могли ходить в школу и нормально общаться с
окружающими. Очень скоро скорбное место было заполнено до отказа. Детский дом
построили на огромной территории, где уже имелось два медицинских учреждения –
психиатрическая клиника и поликлиника для михайловских жителей. В те годы
городок был центром большого, преуспевающего колхоза, его главной усадьбой. Тут
имелись школа, библиотека, дом культуры, магазины, небольшой заводик по
переработке молока, ферма – короче говоря, жизнь в Михайлове кипела ключом. Да
и до Москвы рукой подать, если кому захочется, можно легко съездить в столицу.
Кое-кто из михайловцев был недоволен открытием
детского дома.
– Понавезут беспризорных, – ворчали
местные бабы, – в нашей школе учить начнут. Чего хорошего? Нормальная мать
дитя не бросит, значит, кто на гособеспечении оказывается? Вот уж повезло так
повезло.
Но когда в приют начали поступать первые
воспитанники, кумушки прикусили языки. Дети оказались тяжелыми инвалидами: кто
ехал в коляске, кто еле-еле ковылял, опираясь на палку, а кого несли на
носилках. Стало ясно: ни о каких их занятиях в местном учебном заведении речи
идти не может.
В новом детском доме требовались нянечки, и
директриса стала брать на работу михайловских теток. Но трудолюбивые, с пеленок
приученные вставать в пять утра и ухаживать за скотиной и огородом бабы не
выдерживали не очень обременительной, в принципе, службы при больных детках.
Однажды к Алевтине Петровне прибежала Фаина
Пригова и попросила:
– Дай скорей валерьянки.
– Что случилось? – полюбопытствовала
врач.
– Все! – стукнула кулаком по столу
Фаина. – Я увольняюсь, не могу больше. Лучше опять в коровницы, чем в
детдоме санитаркой.
– Успокойся, – стала уговаривать
Фаину Алевтина, – сгоряча решения не принимай, подумай. На ферму надо в
четыре тридцать утра прийти, работа тяжелая, ведрами да вилами ворочать, в
грязи по уши стоять, из резиновых сапог и ватника даже на Новый год не вылезти.
А в приюте! Смена начинается в восемь, тепло, на кухне еды полно, ну ребенка
поднять, помыть, горшок вынести, эка трудность…
Фаина зашмыгала носом.
– Коровы живые, а эти ребята мертвые,
глаза пустые. Есть, правда, несколько хороших, даже улыбаются, но все равно
очень страшно. Знала бы ты, Алевтина, какая там жуть творится. И Дина,
директриса, воровка. У детей постельного белья нет, одни гнилые матрасы. Да у
нас в коровнике чистота, а в спальни я еле-еле вхожу, так там воняет. Знаешь,
чего Динка удумала? Дырки в лежанках прорезала, под них горшки поставила,
ребяток привязала, чтобы не ерзали. Во как! Чистая жуть!
– Ужас! – всплеснула руками
Алевтина. – Но ведь в детдом регулярно комиссия приезжает!
Фаина скривилась.
– Тогда все тип-топ. Простынки,
пододеяльники, на тумбочках по конфетке. Красотища! Только проверяющие за
ворота – хлоп, ничегошеньки нету.
– Неужели дети правду не
рассказывают? – с недоверием спросила Алевтина.
– Они, несчастные, ничего не
понимают, – вздохнула Фаина. – Ты права, на кухне можно кофе попить
со сгущенкой, хлеба с маслом да каши манной наесться. И мясо сиротам положено,
и яблоки. Только ничего этого они не видят, бурдой бедняг кормят, водой с
капустой. Няньки с медсестрами домой продукты прут, а я не могу. Лучше к
коровам, а там, в приюте, жуть кромешная!
Алевтина Петровна призадумалась. До нее давно
доходили слухи, что психиатрическая лечебница, где содержатся взрослые люди,
напоминает концлагерь. Но все же в сумасшедшем доме не творился откровенный
беспредел, шизофрения может начаться у человека из любой, даже самой дружной
семьи. Родственники вынуждены поместить лишенного разума в стационар, но они не
оставляют его, приезжают проведать и могут поднять скандал. А вот несчастные,
никому не нужные, брошенные дети – легкий объект для обворовывания и
издевательств.
Алевтина Петровна, в те годы молодой, только
недавно закончивший институт специалист, пришла в негодование и отправилась в
милицию. Да не к местному участковому, а в Москву. Она попала на прием к
симпатичному лейтенанту Николаю Симонову, а тот рьяно начал проверять сигнал.
Результатом той поездки стала свадьба Алевтины
с Николаем и арест директора детдома. Сменилось и руководство психиатрической
клиники для взрослых, в Михайлово прибыл Иван Васильевич Каретников с женой
Олимпиадой Михайловной и маленькой дочкой Ариной.
Жизнь в детдоме и психлечебнице начала
меняться с калейдоскопической скоростью. Неизвестно как, но Иван Васильевич,
хоть и молодой, да уже доктор наук, ухитрился объединить два заведения, детское
и взрослое, в одно. В принципе подобное было невозможно, но Каретников
непонятным образом пробил слияние. Более того, заведение получило статус
научного центра, а это означало другие ставки для сотрудников и иное
финансирование нужд больных.
Иван Васильевич был невероятным энтузиастом,
Олимпиада Михайловна стала верной помощницей мужа. Она обладала даром убедить
любого, даже самого неадекватного больного. Уж как это у нее получалось, не
знал никто, но Липе не требовался шприц с успокаивающим лекарством. Медсестра
просто подходила к разбуянившемуся пациенту, говорила ему несколько слов, и
человек затихал.
