— Уверена? Даже если это для твоего же блага?
Лили решительно помотала головой, чувствуя, как сила и уверенность возвращаются в ее закоченевшее тело. В кои‑то веки она точно знала, чего хочет, и не собиралась уступать.
— Мое благо меня не интересует. Я забочусь только о ребенке, который должен знать свою историю, понимать, кто он и где его корни.
То, чего сама она была лишена.
— Ну что ж, ты не оставляешь мне выхода. Все или ничего, Лили. Если ты намерена записать мое имя в свидетельство о рождении, нам придется пожениться.
— Пожениться?! — Слово, которое скрашивало ее детство и юность удивительными мечтами, в устах Тристана звучало холодно, расчетливо, неуютно. — Но почему?
— Потому что незаконнорожденных детей в нашей семье не было, нет и не будет. Роду Ромеро шесть сотен лет, Лили. Мой долг — уважать и сохранять его традиции. Я не могу допустить, чтобы мой ребенок родился и воспитывался вне своего наследия.
Ноги Лили затекли и дрожали, когда она поднялась и подошла к Тристану, пытаясь расшифровать чувства, туманившие его взгляд.
— Разве не ты только что предлагал мне деньги за то, чтобы мы с малышом держались подальше от тебя и твоей семьи?
В глазах Тристана читалась лишь беспросветная вечная мерзлота, но внезапное желание обнять его заставило Лили забыть о страхе и злости.
— Ты хочешь, чтобы у ребенка была история? — промурлыкал он с быстрой, горькой усмешкой. — Шесть веков тебя устроят? Корни моей семьи держат нас всех так же крепко, как если бы наши ноги были закатаны в бетон, не давая ни вздохнуть, ни двинуться. Фамилия Ромеро не поможет твоему ребенку стать личностью, напротив, она обяжет его следовать семейной традиции без права на самоопределение. Именно поэтому я не собирался заводить детей. У меня не было выбора, в какой семье родиться, но ты еще можешь выбрать для твоего ребенка другую жизнь, Лили.
— Нашего ребенка. — Сердце Лили болело, словно кто‑то поджаривал его на свече, но голос звучал решительно. — Нашего. Я верю в семью, Тристан. Я верю в брак.
Надежда робко расправляла крылышки где‑то внутри. Тристан предлагал Лили то, о чем она всегда мечтала. Замужество, полную семью для малыша вместо усеченной, ущербной, в которой воспитывалась она. Не сказочное «жили долго и счастливо», но что‑то похожее.
— Я предлагаю тебе не такой брак, — сказал Тристан холодно. — Это будет простая формальность. У меня есть жизнь, которую я создал для себя вопреки обстоятельствам. Я не откажусь от нее и не хочу ее ни с кем делить. Ты будешь называться моей женой, но я не собираюсь отчитываться перед тобой в том, где я провожу время и чем занимаюсь.
— Тогда это совсем не брак, — запротестовала Лили, чувствуя, как в душе снова расползается пустота. — Не настоящая семья.
Тристан снял пиджак и набросил ей на плечи.
— Нет, — сказал он резко. — Но это все, что я могу предложить. Я не способен сделать тебя счастливой, Лили, или стать достойным отцом для ребенка. Потому и советую найти того, кто способен.
Лили плотнее запахнула пиджак, шелковая подкладка которого все еще хранила тепло тела Тристана, дурманящий запах его туалетной воды. Неожиданно заботливый жест придал некоторую плотность ее призрачным надеждам. Тень скрытой боли на хмуром аристократическом лице сразу же напомнила башню: как Лили стояла у заплаканного окна и смотрела на мужчину, спящего под покрывалом лунного света. Она помнила каждый изгиб его тела, рисунок атлетической спины, необъяснимые бледные шрамы на плечах, помнила страдание, которое исказило его черты и прозвенело в безотчетном крике…
Лили помнила, как прижала Тристана к себе и прогнала безымянные кошмары, терзавшие его во сне. Пусть ненадолго, но пробилась сквозь защитные барьеры, дотянулась до души. Сможет ли она сделать это снова — не на одну ночь, а на всю жизнь, ради ребенка, которого она так хотела?
— Ну что ж, так тому и быть. Мы поженимся.
— Хорошо, если ты сделала свой выбор. Только, ради бога, не говори пока никому.
— Даже Скарлет? Я же сказала, что больше не могу лгать лучшей подруге, Тристан.
— Если бы Скарлет была моей лучшей подругой, я бы подумал о том, насколько тактично объявлять о моих свадебных планах на празднике по случаю ее помолвки. — Губы Тристана изогнулись в сардонической усмешке. — Объявишь, когда придет время. Сейчас твоя задача — вести себя так, чтобы для людей это не стало слишком уж большим сюрпризом.
— Как это? — спросила Лили хриплым шепотом.
— Повторяй за мной. — Тристан развернулся и пошел к дверям замка. — Ты не умеешь врать, но, я надеюсь, сможешь сыграть несложную роль?
Еще мгновение она молча смотрела в его удаляющуюся спину. Актрисой Лили была никакой, что охотно подтвердил бы Тристану режиссер прославивших ее рекламных роликов туалетной воды. Просто она знала, что для роли влюбленной женщины актерское дарование ей не понадобится.
— И что, скажи на милость, с тобой происходит? — спросил Том.
Облокотившись о массивную каминную полку, Тристан сделал глоток из бокала.
— Ничего. Почему ты спрашиваешь?
После объявления о помолвке гости разбились на группки и наслаждались шампанским. Лили у окна развлекала беседой родителей невесты, которые больше не выглядели испуганными и обескураженными, как в начале вечера. Лучи закатного солнца окрасили румянцем ее бледные щечки.
— Ты не сводишь с нее глаз последние два часа, вот почему.
Пальцы Тристана сильнее сжали тонкую ножку бокала. Он с усилием отвел взгляд от Лили:
— Перестань, Том. Ты обручился, а не ослеп. Она красавица, нельзя судить мужчину строго за желание полюбоваться.
— Я не против, пока ты только любуешься. — Том смягчил предупреждение улыбкой. — Лили милая. Ей нужен основательный, заботливый парень, который будет приносить ей цветы и завтраки в постель, а не кто‑то вроде тебя…
— Кто будет приносить бриллианты и оргазмы? С каких пор это плохо?
— Жизнь состоит не только из денег и секса, знаешь ли.
— Хорошо ты обо мне думаешь. — Тристан скорчил гримасу. — А если я скажу, что устал от одноразового секса и решил остепениться?
— Тогда я спрошу, правда ли у тебя в стакане апельсиновый сок, или ты развел его водкой, как делал в школе, — засмеялся Том, добродушно хлопая друга по плечу. — Затем посмотрю в окно на предмет летающих свиней и в календарь, чтобы проверить, не первое ли сегодня апреля.
Тристан охотно выпил бы водки, желательно — вообще без апельсинового сока. Его взгляд, как намагниченный, возвращался к Лили, которая, сидя на подоконнике, вела оживленную беседу с матерью Скарлет. На ее лице он увидел то немного сонное выражение вселенской нежности, которое так поразило его еще во время их первой встречи. Том сказал золотые слова: Лили была приятным, милым, добрым человеком. Она заслуживала такого же хорошего мужа, который заботился бы о ней и любил всем сердцем. Тристан Ромеро с холодной отчетливостью сознавал, что никогда не станет ей таким мужем.
