Меня на миг парализовало. Не двигаясь, я в
полнейшем изумлении смотрела на совершенно невозмутимого ученого. Потом меня
охватило негодование. Он псих! Жена бросается в полыхающий дом ради стопки
исписанной бумаги, а муж не только не останавливает ее, но еще и приказывает
добыть свою рукопись! Хотя, может, я чего-то не понимаю? Вдруг у них, у великих
ученых, так принято?
– Никто не догадался прихватить
плед? – спросила внезапно появившаяся толстушка в голубых джинсах и майке.
Лев Яковлевич ничего не ответил, его лицо
приняло отсутствующее выражение. Толстая девица махнула рукой:
– Папа, очнись, где мама?
– Кто? – вынырнул из заоблачных
высей ученый. – Мама? Олечка, господь с тобой, она же давно скончалась!
Дочь с нескрываемым раздражением взглянула на
отца:
– Умерла твоя мать, бабушка Вера! А моя
жива. Если помнишь, ее зовут Асей, и она является еще и твоей супругой!
– Я, Олюшка, обладаю замечательной
памятью, – совершенно спокойно, словно сидя в кабинете, в удобном кресле,
а не стоя около бушующего пожара, завел ученый, – вот ты, например, можешь
ответить, какого числа монголо-татарские войска захватили Смоленск?
Оля скривилась:
– О боже! Понеслось.
– Значит, нет, – констатировал
отец, – а я, которого ты опрометчиво обвинила в отсутствии памяти, назову
дату с легкостью…
– Не надо, – простонала дочь.
– Что же касается твоего вопроса, –
ровным тоном вещал Лев Яковлевич, – то позволь напомнить его формулировку:
«Папа, очнись, где мама». Фраза построена некорректно. Я, естественно, подумал,
что ты спрашиваешь о моей родительнице, такое понимание вопроса вытекало из
логики предложения. Если ты хотела узнать об Асе, следовало по-другому
сформулировать вопрос: «Папа, очнись, где моя мама?» Тебе понятен ход моих
рассуждений или нужно объяснить все еще раз? Все беды этого мира происходят от
того, что люди элементарно не умеют выражать свои мысли: думают одно, вслух
говорят другое, подразумевают третье, а понимают их все равно неверно. Да-с!
Кабы…
– Пойду гляну, может, Светка догадалась
одеяло прихватить, – оборвала отца Оля и ушла.
Лев Яковлевич покачал головой, покусал нижнюю
губу и вновь впал в нирвану.
– Лева! – выкрикнула запыхавшаяся
Ася. – Вот рукопись и книга. Пошли скорей!
Спустя два часа мы сидели в гостиной нового
дома, среди разбросанных тюков, полуразвязанных узлов и нераспакованных
коробок.
Курочкорябские выглядели плохо, все бледные,
потерянные. За короткое время мы успели перезнакомиться, и я поняла, что пухлая
девушка Оля – дочь Аси и Льва, а Света, миловидная блондинка, вдова покойного
Василия.
Еще мне стало ясно, что спокойной, размеренной
жизни в только что приобретенном загородном особняке у нас не получится. Катя,
вводя погорельцев в дом, произнесла:
– Вы не волнуйтесь, здесь полно места,
все разместимся с удобствами.
Ася замахала руками:
– Нет, мы не можем так стеснять вас!
– Ерунда, – отмахнулся
Костин, – сделаете ремонт и съедете. – Если останется, что
ремонтировать, – буркнула Оля.
– Значит, отстроитесь заново, – не
сдался Вовка.
– Боюсь, у нас плохо с деньгами, –
тихо сообщила Ася, – на жизнь-то хватит, а вот на масштабное строительство
нет.
Я искоса глянула на женщину. Она не знает, что
я случайно увидела содержимое коробки, неужели тех долларов не достаточно для
восстановления здания? Впрочем, я же просила Асю не говорить никому, что отдала
ей деньги. Вот она и старается ради меня.
Следующий час мы решали бытовые проблемы и
наконец пришли к консенсусу. В мансарде будут жить Оля и Света. На втором этаже
в одной комнате поселятся Юлечка и Сережа, в другой – Катя. На первом
разместимся я и Лиза, нам отдают угловую спальню, Ася займет крохотную
гостевую, для Льва Яковлевича переоборудуют сорокаметровую гостиную, а Кирюша
переедет в гараж к Костину.
– Я не очень хорошо понял, – ожил
ученый, узнав про план расселения, – я сплю здесь?
– Да, – кивнула Ася, – не
волнуйся, мы очень уютно оформим комнату, повесим, как ты любишь, темные
гардины.
– Мне без разницы, в каком месте
спать, – раздраженно сказал муж, – я абсолютно неприхотлив в быту, но
где стану работать?
– Здесь же, – ответила Катя, –
комната огромная, просто Георгиевский зал. Внесем сюда письменный стол.
– Это совершенно невозможно! –
покачал головой Лев Яковлевич.
– Почему? – удивилась Юлечка. –
Вам здесь не нравится? Хотите, вселяйтесь в нашу спальню, а мы с Серегой
переедем сюда!
– Я не могу писать там, где сплю, –
заявил ученый, – мне для плодотворной работы необходим кабинет.
– Зачем? – разинула рот Юля. –
Мы стол поставим и кресло.
– Боюсь, что вам, человеку не
творческому, проблему не понять, – отрезал историк и повернулся к жене: –
Ася, займись делом! Приготовь спальню и кабинет, помещения должны быть рядом,
кстати, подойдет соседняя комната.
– Это столовая, – протянула
Катя, – там все обедать будут.
– Ну, нам хватит и кухни, – быстро
сказала Ася, – понимаете, Лев Яковлевич не способен жить так, как все. Он
не простой человек.
– Да? – изогнула бровь Юля. – В
чем же отличие богоподобного от нас, убогих смертных?
Ася слегка порозовела:
– Понимаете, Лев имеет мантии сорока двух
международных академий.
– Он их коллекционирует? – наивно
спросил Кирюша.
Щеки Аси стали медленно краснеть. Катя
моментально вклинилась в разговор.
– Мы самые обычные люди, – сказала
она, – на работе трудимся, дома отдыхаем, нам и впрямь не понять человека,
который творит не на службе.
– Вовсе я и не отдыхаю в своей
комнате, – возмутился Кирюшка, – уроки делаю до офигения.
– И я, – подхватила Лизавета.
– Мы с Сережкой рекламные тексты
пишем, – сообщила Юля, – между прочим, это трудное дело!
– Кухня большая, – умоляюще сказала
Ася, – в ней тридцать метров, неужели все мы не уместимся?
Домашние замерли, потом Катя тихо сказала:
