Решив не спорить, я сбегала на станцию и
снялась. На фото была запечатлена тетка лет пятидесяти с безумными выпученными
глазами и волосами, стоящими дыбом, словно иголки у неожиданно разбуженного
ежа. Интересно, я на самом деле такая или у автомата в объективе кривое стекло?
Искренне надеясь, что второе предположение верно, я прибежала назад, к
Неустроеву. Тот аккуратно вклеил фото в довольно потрепанное удостоверение и
сообщил:
– Классно! Ты теперь Карнаухова Анна
Семеновна, не подкопаться – такая ксива. Поехали.
У подъезда Виктора Ивановича ждал серебристый
автомобиль, очевидно, только что побывавший на мойке.
– Садись, – велел адвокат.
– У меня своя есть.
– И где?
– Вон та, красненькая.
– Оставь доходягу здесь, –
отмахнулся Неустроев, – никто на этот металлолом не польстится. Я тебя
туда-назад свожу.
– А не поздно? – заикнулась
я. – Говорят, в Бутырке такие очереди!
– В изолятор и впрямь не попасть, –
улыбнулся Неустроев, – только Вениамин пока сидит в отделении, тут
недалеко, его еще в СИЗО не переправили, я все уточнил, пока ты ехала сюда.
Давай шевелись, некогда мне турусы на колесах разводить.
В отделении Виктор Иванович о чем-то
пошушукался с ментами, и нас препроводили в небольшую комнату с зарешеченным
окном, столом и тремя стульями. Адвокат повесил на торчавший из стены гвоздь
дорогое пальто, подбитое натуральным мехом, и сказал:
– Чего стоишь? Устраивайся. Сейчас твоего
орла приведут.
Я села на стул и почувствовала, как в спину
сильно дует от окна. Попытка его переставить оказалась безуспешной, ножки были
намертво привинчены к полу.
– Да, – хохотнул Неустроев, –
здесь так, сиди и не рыпайся.
Тут с легким скрипом распахнулась дверь, и на пороге
в сопровождении толстого, одышливого милиционера появился парень, красивый,
словно молодой греческий бог. До сих пор я считала, что безупречные мужские
лица и столь же безукоризненные фигуры на самом деле плод работы гримеров,
стилистов и полиграфистов. Я полагала, что нормальному мальчику, без каких-то
видимых изъянов, красят волосы, покрывают тоном лицо, вставляют цветные линзы,
рисуют другие губы, изменяют гримом форму носа и снимают Аполлона на пленку.
Потом за дело берутся те, кто работает с фотографиями.
Сейчас, в век компьютеров, снимок можно подвергнуть любым, самым волшебным
метаморфозам. И в результате вместо обычного юноши с простоватым лицом вы
видите на развороте какого-нибудь журнала обалденного мужественного красавца.
Мне-то такие красавчики никогда не нравились, но многие дурочки готовы полжизни
отдать за подобного кавалера. Но, повторяюсь, до сих пор я была уверена, что
такие мужчины в природе не встречаются.
Сейчас же моя уверенность была разбита, потому
что в камере, одетый в мятые, грязные джинсы и потерявший вид пуловер, стоял
именно такой неземной красавец. Белокурые, вьющиеся большими кудрями волосы
падали на высокий чистый лоб мыслителя. Огромные голубые глаза, окруженные
густыми черными ресницами, смотрели на нас с легким недоумением. Картину
дополняли красиво изогнутые яркие губы, аккуратный нос с изящно вырезанными
ноздрями, слегка смуглая кожа.
Скорей всего, Веня ходит в солярий. У блондина
со светлыми глазами не бывает такого цвета лица от природы. Рост у парня
зашкалил за метр восемьдесят пять, а фигура напоминает равнобедренный
треугольник, поставленный на вершину: широкие плечи, узкие бедра и никакого
намека на живот.
Да уж, ему впору ходить по подиуму, сниматься
в кино, играть в спектаклях, но никак не тосковать на нарах.
– Садись, Вениамин, – кивнул Виктор
Иванович, – мы с Анной Семеновной твои адвокаты. Вернее, защитник я, а она
мой помощник. Ну как, понравилось в камере?
– Скажете тоже, – дернулся
Веня, – ужас.
– Значит, не хочешь сидеть лет
пятнадцать?
– Нет, – ответил парень на первый
взгляд спокойно, но я заметила, что его смуглая кожа внезапно приобрела
сероватый оттенок, а над верхней губой выступила цепочка мелких капелек.
– Это хорошо, – улыбнулся
Неустроев, – начало нашего разговора обнадеживает! Теперь ты, если,
конечно, хочешь максимально облегчить свою участь, должен нам рассказать все
как на духу, только тогда мы сумеем тебе помочь.
Глаза Вени потемнели и из серо-голубых стали
ярко-синими. Внешность его от этой метаморфозы только выиграла.
– Да нечего мне рассказывать, –
пожал он плечами, – никого я не убивал.
– Вот что, дружочек, – улыбаясь,
словно кот, загнавший в угол жирную мышь, заявил Неустроев, – мне надо
знать правду, всю, чтобы на суде не получилось конфуза. Я не судья, не
следователь, мне твое чистосердечное признание для того, чтобы навесить тебе же
лишний срок, не нужно. Я – твой билет на выход, тот, кто может тебе помочь
избежать слишком крутого наказания. Но без твоей помощи у меня ничего не
получится!
– Мне не в чем раскаиваться, –
чеканя каждое слово, заявил Веня.
– Голубчик, – скривился
Неустроев, – о каком раскаянье идет речь? Побереги пыл для суда, вот там
начнешь бить себя кулаком в грудь и, рыдая, говорить: «Больше никогда,
простите». Такой текст на состав суда очень хорошо действует, некоторые
прокуроры даже могут растрогаться. Мне же твое раскаянье на фиг не надо. Хочешь
выйти отсюда?
Веня кивнул.
– Тогда быстро рассказывай, как дело
было, – стукнул кулаком по исцарапанной столешнице защитник, – я тебе
от души советую: у врача, священника и адвоката говорить одну правду, только
правду и ничего, кроме правды. Кстати, все мы, представители вышеперечисленных
профессий, связаны такой штукой, которая именуется неразглашением тайны.
Начинай, голубь мой. Впрочем, если хочешь уехать в замечательное место под
названием «тайга» лет эдак на дцать, тогда можешь молчать.
Щеки Вени слегка порозовели.
– Расскажу, – кивнул он, –
только вы мне все равно не поверите!
– Ты не стесняйся, – приободрил
парня Виктор Иванович, – я много чего такого слышал, тебе и в голову не
придет, что порой с людьми случается!
Глава 9
Веня начал рассказ. Я сидела тихо-тихо, боясь
пропустить даже слово.
