– Не жарко ли сейчас в мехах? –
заинтересовалась я. – На улице, правда, уже осень, но всего лишь сентябрь,
и очень теплый.
– Много ты понимаешь! – вскинула
голову Мила. – Прикид дырчатый. И потом, ради красоты можно и потерпеть,
на меня все оглядываются.
Я поежилась. На мой взгляд, если на тебя
пялятся прохожие, это совсем даже не приятно, а наоборот. Милка не знает славы,
а мне, увы, приходится теперь есть кашу под названием «Жизнь звезды». Некоторое
время назад в издательстве «Марко» случился легкий скандал, конкуренты из фирмы
«Брель» перекупили одну из писательниц, пообещав жадной бабенке миллионы.
Алчная беллетристка, наплевав на подписанный договор, сделала «марковцам»
ручкой и унеслась к тем, кто тряс перед ее носом мешком с деньгами. Марьяна,
так зовут ту детективщицу, выбрала для своего предательства самое удачное
время: «Марко» только-только провело широкомасштабную рекламную кампанию ее
новой книги, выход которой ожидался в начале сентября. Марьяна охотно давала
интервью, светилась перед телекамерами и щебетала в радиоэфирах, а потом –
бабах! – детективчик выпустило издательство «Брель», которое теперь
получит прибыль, не истратив ни копейки на рекламу, загребет жар чужими руками.
Конечно, наглое поведение Марьяны возмутило ее прежних издателей, но плакать о
потере никто не собирался, если случается скандал, то в паре «писатель –
издатель» всегда побеждает последний (в конце концов людей, кропающих рукописи,
в России больше, чем тех, кто их превращает в книги). Свято место пусто не
бывает, в «Марко» посовещались и решили, что пора делать звезду из Арины
Виоловой, то есть из меня. Еще и двух недель после того решения не прошло, а я,
успевшая несколько раз продемонстрировать морду лица на центральных
телеканалах, сообразила: слава – это не всегда приятно.
Но у Милки иное мнение по данному поводу.
– Пальцем тычут, – слегка
снисходительно продолжала она, – подсчитывают, сколько шмотенка стоит, но,
конечно, ошибаются. Комбезик дорогой до жути! Я одна такой имею!
Я вытянула руку и пощупала лохматый рукав.
Похоже, Милке таки жарко, вон у нее все лицо какое красное…
– Катастрофа! – взвыла подруга. Она
на секунду отвлеклась, рассказывая об обновке, но сейчас опомнилась и вновь
заломила руки. – Вилка! Помоги!
– Давай выпьем кофе и поговорим
спокойно, – предложила я.
Вообще говоря, мне следовало немедленно начинать
работу над новой книгой. Олеся Константиновна, мой редактор, строго
предупредила:
– Раз мы затеяли вашу раскрутку, то не
задерживайте текст.
Писательница Арина Виолова, то есть я,
естественно, клятвенно пообещала десятого сентября представить рукопись романа,
которому суждено стать бестселлером. Но, увы, на столе пока громоздится пачка
чистой бумаги, а в голове Арины Виоловой зияет пустота. Впрочем, я абсолютно не
виновата в создавшемся положении – мне постоянно мешают, не дают
сосредоточиться, а ведь я живой человек, отнюдь не робот. В начале августа
подцепила какую-то странную болячку, без температуры, просто в полнейшей апатии
лежала на диване. Олег не слишком любезно назвал недуг «обострением лени», но
Куприн, как всегда, ошибся. Я исправно ходила по магазинам и посещала кино,
просто пальцы ослабли и не могли держать ручку. Затем к нам приехали на неделю
гости, потом зарядил дождь, а во время ненастья у меня падает давление. В
общем, плодотворной работе, словно сговорившись, мешали все, включая природу. А
сегодня? Только-только собралась начать роман, оставалось лишь убрать кровать,
выпить кофе и сесть за стол, как появилась Милка. Ну не бросать же подругу в
беде?
– Папа с ума сошел! – завсхлипывала
Мила, усаживаясь в просторное полукресло. – Ну как не надоест идиотничать?
Теперь такое купил! Столько отвалил!
Я понимающе закивала. Мы с Милой учились в
одном классе и всегда хорошо друг к другу относились, жили по соседству и не
слишком-то разнились по материальному достатку. Правда, меня воспитывала мачеха
Раиса, крепко закладывавшая за воротник дворничиха[1],
а у Милы имелись вполне положительные мама и папа, но только у нас обеих редко
появлялись новая одежда и игрушки. Родители Милки, Анна Семеновна и Антон
Петрович Каркины, служили скромными научными работниками – они ботаники в
прямом смысле этого слова, то есть занимались изучением растений. Антон
Петрович принципиально не желал писать диссертацию, на все приказы жены,
заявлявшей: «Немедленно начинай сбор материала», – мужчина тихо отвечал:
«Зачем?» – «Как это? – возмущалась Анна Семеновна. – Защитишься,
получишь прибавку к зарплате, и нам легче станет!» – «Лучше сама борись за
кандидатскую степень, – возражал муж, – у меня ничего не получится».
Анна Семеновна поджимала губы и замолкала.
Даже мне, школьнице, не раз присутствовавшей при подобных беседах, становилось
понятно: старшие Каркины абсолютно не хотят тратить годы на «остепенение», оба
считали написание диссертации идиотским делом. Просто семья нуждалась в
деньгах, а в советские времена кандидаты наук были элитой общества и имели
некоторые льготы. И потом, очень приятно сообщать окружающим: «Мой муж (или
жена) признанный ученый». Каркины, конечно же, хотели получить материальное
благополучие и полнейшую моральную сатисфакцию, вот только не желали браться за
диссертацию.
Когда Милка пошла в десятый класс, тетя Аня и
дядя Антон вдруг перестали подпихивать друг друга к дверям аспирантуры. Они
сообразили: в семье подрастает дочь, вот кто выполнит то, что не сумели
родители. Миле следует сначала получить диплом, потом старательно написать
первый научный труд, а там уж и до докторской рукой подать.
Мила пришла в полнейший ужас, когда папа с
мамой изложили ей свой план. Но у девочки хватило храбрости заявить:
– Никогда не отправлюсь на факультет
растениеводства! Вижу себя художницей.
И у Каркиных дома началась битва, которую
можно сравнить лишь с танковым сражением под Прохоровкой. Если забыли, напомню:
около этого небольшого местечка под Курском в ходе Второй мировой войны
случилась настоящая бойня, в которой полегло неисчислимое количество техники и
людей.
В борьбе все средства хороши, и тетя Аня
сказала мужу:
– В институт, где учат малевать картины,
без протекции не поступить. Мила непременно срежется на первом экзамене.
Впрочем, до него дело и не дойдет – она не выдержит творческий конкурс.
Честно говоря, я была согласна с тетей Аней.
Мила выдавала ужасающие, на мой взгляд, полотна, на которых «красовались»
предметы с явно искаженными пропорциями, а цветовая гамма –
черно-коричнево-фиолетовая – могла вызвать жесточайшую депрессию даже у
трехмесячной обезьянки.
