– Остановитесь же! – простонал Бартоломео и побежал к мосту. Он сразу же утонул в море рук, спин и могучих плеч, но сейчас не было и в помине того чувства защищенности, которое он испытывал, когда Герлинда вела их с Миленой сквозь толпу людей-лошадей. Сейчас монументальные лица, обычно такие мирные, были искажены яростью, слезы бессильного гнева текли по щекам.
– Господин Ян! – закричал Бартоломео. – Кто-нибудь знает, где господин Ян?
– Он там! – пророкотал чей-то голос, и перед юношей, откуда ни возьмись, вырос громадный Жослен со встревоженным лицом. – Скорее! Он тебя ждет!
Несмотря на мороз, Ян обливался потом. Он схватил Бартоломео за лацканы и встряхнул.
– Останови их, Казаль, ради бога! Они меня не слушают! Никого слушать не желают!
– А Фабер?
– Фабер пошел парламентером, и его убили. Тогда они все как с ума посходили. Так и лезут на верную смерть, ведь полягут все, как один!
Бартоломео, оставив толстяка, стал проталкиваться к мосту. Чем ближе он подходил, тем плотнее теснилась толпа. Ценой неимоверных усилий он все-таки пробился и, вырвавшись наконец на свободное пространство, увидел, что люди-лошади готовятся к массированной атаке. Молодой человек в одной рубахе, геркулесовским сложением напоминающий Фабера, сам себя определил в командиры и призывал своих соратников:
– В этот раз все вместе, разом давай! Покажем им, где раки зимуют!
Бартоломео инстинктивно заступил ему дорогу и грозно рявкнул:
– Помолчи! Сам не знаешь, что несешь!
Он был почти одного роста с заводилой, хоть и тоньше, и голос его звучал с неожиданной силой.
– Не делайте этого! – продолжал он, обращаясь к людям-лошадям, изготовившимся к атаке. – Не суйтесь туда! Вас всех перестреляют! Они только того и ждут!
Будь на месте Бартоломео кто-нибудь другой, эти разъяренные колоссы его бы попросту смели, по он был Казаль, и его услышали.
– Они убили Фабера! – пронзительно крикнул кто-то.
– И тебя убьют, если полезешь! – парировал Бартоломео. – Ты же не скотина, чтоб идти на убой!
– Ну и пусть убьют! – закричал парнишка от силы лет шестнадцати.
– Ни с места, я сказал! – гаркнул Бартоломео, грозя кулаком. Его черные глаза метали молнии.
– Был бы здесь твой отец… – начал кто-то.
– Мой отец сказал бы вам то же самое! – оборвал его Бартоломео. – Я говорю за него!
Его решимость поколебала бойцов.
– Я знаю, что вы отважны и готовы идти на смерть, – продолжал Бартоломео, – но что толку идти на смерть ради их удовольствия? Чего вы этим добьетесь?
– Так что тогда, отступать, что ли? – спросил один. – Не можем мы уйти!
– А наши, кого положили на мосту, – мы их так не оставим! – поддержал его другой.
Они были правы. Бартоломео глянул поверх свирепых лиц на несметные толпы, что ожидали вдали, не ведая о трагедии, разыгрывающейся здесь, на мосту. Косые лучи восходящего солнца высвечивали их всех до самого горизонта. Потом он поглядел на противоположный берег. За цепью серо-зеленых грузовиков, в которых укрывался враг, настороженный и беспощадный, город, казалось, затаил дыхание. Бартоломео вынужден был признать, что он страшно ошибся, так же как Ян, и Ландо, и Фабер, и все остальные: солдаты открыли-таки огонь. Они повиновались приказу и, не дрогнув, стреляли по этим беднягам, вооруженным палками.
Что теперь говорить этим людям, когда у них на глазах пали у кого друг, у кого отец или брат, когда погиб Фабер, их любимый вождь? На какое-то время ему удалось остановить эту бойню, спасти сколько-то жизней, но долго он не сможет сдерживать их самоубийственную ярость.
– Идем! – скомандовал самозваный предводитель. – В атаку!
– Ни с места! – заорал Бартоломео. – Слушай мою команду: стойте, где стоите! Предоставьте дело мне!
И, сам, не представляя толком, на что рассчитывает, он шагнул на середину шоссе, ведущего на мост, и пошел вперед…
– Барт, что ты делаешь! Вернись! – послышался окрик у него за спиной. Он узнал голос Яна и не оглянулся.
За рекой не наблюдалось никаких признаков жизни. Можно было не сомневаться, что там ждут, пока он дойдет до середины моста, где будет представлять собой более удобную мишень. Он прошел еще несколько метров. Чего он, собственно, искал? Он сам не мог бы сказать.
А потом ему вспомнились слова Яна и завертелись в голове: «…твой отец… искал славной смерти… какая-то тоска или тайная боль… что-то омрачало душу… не знаю, что это было…»
Он содрогнулся, боясь понять до конца темное искушение, овладевшее им. Неужели и у него, Бартоломео, душа омрачена той же тоской? Той же тайной болью, при которой умереть, в конце-то концов, чуть ли не соблазнительно? Он снова двинулся вперед, споткнулся о вывороченный булыжник, обогнул окровавленный труп мальчика-лошади, убитого у него на глазах, прошел еще метров пять. Его черный шарф развевался на холодном утреннем ветру. Здесь ему уже не слышны были ни крики людей-лошадей у входа на мост, ни ропот толпы позади них – только мирное журчание реки. «Я буду идти до конца, – подумал он. – Только это я и могу: идти до конца».
И вдруг рядом с ним оказалась Милена.
– Милена! – ахнул он и схватил ее за плечи. – Уходи отсюда, скорее!
Она тряхнула непокрытой головой в золотом нимбе стриженых волос:
– И не подумаю. Мы перейдем вместе. Пошли.
Она взяла его за руку и ровным шагом двинулась вперед, держась очень прямо, спокойная и ясная.
– Они будут стрелять, Милена, ты же знаешь.
– В тебя – может быть, но в меня – нет!
– Им это нипочем! Смотри, стреляли же они в тринадцатилетних мальчишек! Вон лежат!
– В меня они не станут стрелять, Барт. Они не станут стрелять в Милену Бах. Я больше не прячусь! Пусть видят, кто я есть! Пусть хорошенько разглядят!
У Бартоломео мелькнула мысль, не сошла ли она с ума. Он силой остановил ее.
– Милена, послушай! Что ты задумала? Стать мученицей? Мученицы не поют, тебе это известно?
Он погладил ее по щеке. Щека была нежная и холодная.
– Никто не посмеет отдать приказ стрелять в меня! Никто, Барт!
– Милена, они натравили человекопсов на твою мать! Забыла?
Она взглянула на него в упор лихорадочно горящими голубыми глазами:
– Они смогли это сделать, потому что дело было в горах, и никто этого не видел! Моя мать погибла совсем одна, темной ночью, понимаешь? Она, должно быть, даже не увидела клыков, которые ее терзали. А сейчас белый день, Барт! Оглянись! Смотри, здесь тысячи людей! Они свидетели. Их глаза – наша защита!
Бартоломео оглянулся и увидел, что люди-лошади вступили на мост вслед за ними. Они совладали со своей яростью и двигались медленно, безмолвно, плечом к плечу. Их суровые лица, темные складки одежд наводили на мысль о каменных статуях, в которые кто-то вдохнул жизнь, и они пришли в движение, образовав непобедимую армию. Бартоломео поднял руку ладонью к ним, и они остановились. В этом беспрекословном повиновении была угроза высшего порядка, куда более пугающая, чем прежние беспорядочные атаки. За их строем, ощетинившимся пиками и дубинками, юноша видел несметные полчища, спускающиеся с холмов: мужчины, женщины, дети, самые дальние из которых только угадывались в крохотных дрожащих точках.
