– А вот это, дорогой майор, – ехидно
пропела Вера, – вам и надлежит выяснить. Сдается, милый братик-уголовничек
и его сладкая женушка обладают чересчур полной информацией об убийстве. А
слишком хорошо осведомлены, как правило, непосредственные участники! Поройтесь
в семье Катукова-младшего, найдете огромную кучу дерьма.
– Вы обещали отдать бумаги…
– У меня их нет! Но я знаю, где Котя
хранил секреты. Подоконник на кухне…
– Смотрела, в ножках стола тоже…
– А в зеркале?
– Где?
Вера довольно засмеялась:
– Когда он начал оборудовать тайники, их
придумала я. Обожаю детективы, вот и порылась у классиков. Подоконник подымался
у Ниро Вульфа, ножки стола отвинчивал Эркюль Пуаро, а зеркало служило Эллери
Куину.
– В ванной, – пробормотала я, –
на шкафчике с лекарствами и всякой ерундой. Следует нажать, и оно повернется, а
там ниша…
– А, – засмеялась Вера, – тоже
почитываете на досуге, именно там. Хотите, поедем?
Я кивнула. Мартынова была все же уникальной
женщиной, потому что собралась за пять минут. Просто натянула брюки, черный
пуловер, куртку, и мы спустились в подземный гараж. Водила она уверенно,
аккуратно, и я расслабилась, покачиваясь на кожаных подушках. Вот заработаю денег
и куплю нам с детьми такой же «Мерседес», а то Сережкин «Форд» потерял
глушитель, а у Катиных «Жигулей» руль ходит, как штурвал у истребителя, не
только поворачивается, а еще и двигается вверх-вниз, как она умудряется в таких
условиях управлять машиной – уму непостижимо.
Открыв дверь квартиры своими ключами, Вера
прошла в ванную, я, затаив дыхание, за ней. Зеркало послушно повернулось. И в
нише показалась папочка. Дрожащими руками я схватила ее.
Да, это они, листочки синего цвета и конверт.
– Господи, – донесся голос Веры из
комнаты, – что тут произошло?
– Искали эту папочку, – пояснила я,
испытывая к Мартыновой настоящую благодарность.
На улице, когда Вера щелкнула брелком
сигнализации, я решила предостеречь ее:
– Не пускайте сейчас в дом посторонних,
бандиты грабят и убивают женщин – любовниц Константина.
– Никогда сама не открываю дверь, тем
более незнакомым, – высокомерно заметила Мартынова, – а замки
невозможно взломать.
Она не предложила довезти меня до метро и,
включив скорость, унеслась прочь. Несколько капель грязи из-под колес попали на
куртку, но я была счастлива. Господи, завтра отдам папочку, и Катя окажется
дома.
Глава 23
Вечером я решила воспитать Сережку и
напомнила:
– Ключи не забудь, положи прямо сейчас в
карман.
Парень горестно вздохнул:
– Караул, Лампа, «Форд» сдох!
– Как это? – испугалась я. – В
аварию попал?
Сережка грустно покачал головой:
– Нет, двигатель полетел.
– И что теперь? – не успокаивалась
я. – Починить можно?
– Легче пристрелить, чем лечить, –
сказал Сережка. – Возьму материну машину. Только ее «Жигули» тоже на ладан
дышат.
– И резина лысая, – встрял Кирка,
запихивавший в рот кусок омлета с сыром.
– Да уж, не шины Пирелли, –
согласилась Юля, – но пока едет, попользуемся.
– А дальше что? – настаивала я.
Сережа подкрутил тощие усики:
– Мать из Кемерова всегда тысячи две
привозит. У нее там конвейер. Каждый день по три-четыре операции. Ну
предположим, половина больных неимущая, зато другие обязательно отблагодарят. У
матери рука легкая.
– Она хороший хирург?
– Она ненормальная! – воскликнул
Сережка. – В детстве кукол резала, аппендицит искала, на первую операцию
еще студенткой стала, доверили крючки подержать. Другие девушки в кино, на
танцы, наша – в анатомичку и потрошит трупы с упоением…
– Нет, ты прикинь, – оживилась
Юля, – три года тому назад у нее у самой возникла необходимость удаления
щитовидной железы. Ну прооперировали свои же коллеги, ухаживали, как за куриным
яйцом… И, естественно, осложнение!
– Почему?
Юля хмыкнула:
– У врачей всегда так, если заболеют –
пиши пропало. Из насморка гайморит получается, аппендицит в перитонит
перетекает, дети у них какие-то экзотические болячки ухитряются подцепить.
Сережка в детстве подхватил где-то болезнь Вермера, один случай на Москву,
исключительно африканская зараза.
– У нас в доме снимали квартиру студенты
из Университета Патриса Лумумбы, – засмеялся Сережка, – они меня все
жвачкой угощали, вот, наверное, и получил вирус.
– Никогда бы не взял жвачку у незнакомого
негра, – сказал Кирка. – Неужели трудно было пойти в ларек и купить?
– В 1980 году? Да мы одну подушечку всем
классом жевали по очереди!
– Фу, – пробормотал Кирка, –
вот уж не думал, что при коммунистах у людей были такие трудности!
– Ну, словом, у матери горло раздуло,
нарыв, – продолжал Сережка, – она домой сбежала и давай в ванной над
собой издеваться. Ножницы в шов воткнет, гной выпустит, пластырь прицепит – и
на работу!
– Как на работу?! – изумилась я.
– Говорим же, сумасшедшая, –
пояснила Юля. – Водолазку старую под хирургическую пижамку нацепила, чтобы
больных своим жутким горлом не пугать, и вперед: скальпель в зубы – расступись,
щитовидная железа, Романова на лихом коне едет.
Вечером я досконально изучила документы и
ничего не поняла. Какие-то квитанции за электричество, копии лицевых счетов,
накладные на пищевую соду… Вместо фотографий в папочке лежали негативы. Я
попробовала рассмотреть лица запечатленных людей, но совершенно не преуспела.
Трудно сообразить, что за фигуры на кадрах.
Утром я опять вышвырнула ключи, и снизу незамедлительно
понесся крик:
– Лампадель, кинь ключарики от «Жигулей»,
«фордик»-то тю-тю!
Проклиная собственную забывчивость, я
выбросила другую связку, прогуляла собак, сварила суп, пожарила котлеты и,
сунув в пакет бумаги, полетела на «Динамо». Уже выходя из метро, вздрогнула, а
вдруг гориллоподобный Слава не придет?
