Я вышвырнула в форточку связки и рассмеялась.
Оба хороши, абсолютно безголовые личности, а друг друга упрекают. Впрочем, в
одном они, безусловно, правы. В квартире царит жуткий погром, возле плинтусов
ровным слоем лежит пыль, ковер в Кирюшкиной комнате непонятного цвета, в ванной
вся стеклянная полочка и зеркало заляпаны зубной пастой и засохшей мыльной
пеной, а грязное белье просто вываливается из корзины… На кухне невозможно
ничего найти, о состоянии унитаза лучше умолчать, а в прихожей возвышается
Эльбрус из грязных ботинок и тапочек. Похоже, и впрямь следует заняться
уборкой. Только сначала дело, а потом домашнее хозяйство. Впрочем…
Я быстрым шагом влетела в детскую и спросила:
– Кирюха, хочешь сто рублей?
– Кто ж откажется? – резонно заметил
ребенок.
– Убираешь квартиру и получаешь бумажку.
– Маловато будет, – заныла
«Золушка», – вон сколько комнат!
– Не жадничай, а то вообще ничего не
обломится.
– Эксплуатация детского труда запрещена!
– Ладно, сто рублей и чипсы «Принглс»!
– А за туалет еще детективчик!
– Ладушки, – обрадовалась я, –
моешь, как мама.
– Она плохо убирает, – хихикнул
Кирка, – всю грязь пропускает.
Но я не сдавалась:
– Времени тебе до пяти. Я вернусь к
семнадцати тридцати, сделаю обед и постираю.
– Идет, – откликнулся Кирюшка,
вылезая из кровати, – только прихвати тогда стаканчик семечек.
– Никогда, – отрезала я, натягивая
сапоги, – семечки только через мой труп.
– Почему? – изумился
мальчишка. – Вкусно же.
Я на секунду замерла со щеткой в руках. А
действительно, почему? Просто не задумываясь, на автопилоте, ответила Кирюшке
так, как отвечала мне на подобную просьбу маменька. Ну что плохого в семечках?
Неужели превращаюсь в копию своей мамули?
– Тебе тыквенные или черные? – со
вздохом спросила я. «Мамочку» следует душить в зародыше.
Глава 14
Покачиваясь в вагоне, я закрыла глаза,
вытянула ноги и еще раз «просмотрела» план. Документы скорее всего у матери или
у Яны. Позвонив в больницу, я узнала, что девушке лучше и что меня могут к ней
пустить. Значит, сначала встреча с Михайловой, а потом в театр. Наверное, в
личном деле хранится папка с анкетой, где указаны родственники… Еще меня
страшно волновала судьба Нины, но у нее никто не снимал трубку, а на работе
недовольный голос буркнул, что Нинина смена после трех, и я отложила визит в
парикмахерскую на последнюю очередь – заскочу по дороге домой…
– Ишь развалилась, – донесся до
слуха недовольный голос, – копыта подбери, лошадь недоеная, людям пройтить
нельзя!
Я открыла глаза и увидела омерзительную
толстую женщину в грязном платке, из-под которого во все стороны торчали
«химические» патлы.
– Чего глядишь, – злобилась
«красавица», – привыкла небось в машине костыли раскладывать…
И она довольно больно пнула меня «дутым»
сапогом примерно сорокового размера. От милой дамы волной исходила агрессия,
она, казалось, и из дома вышла с утра пораньше, чтобы полаяться с кем-нибудь.
На секунду во мне проснулась робкая, неуверенная Фросенька, и язык чуть было не
забормотал: «Извините, пожалуйста…»
Но тут очнулась Евлампия, и я поманила милашку
пальцем:
– Глянь сюда.
Не ожидавшая подобного поведения баба-яга
невольно бросила взгляд внутрь приоткрытой сумочки. Там тускло поблескивал
черный игрушечный пистолет, страшно похожий на настоящий. Кирюшка попросил
купить к нему шарики-пульки, а чтобы я не перепутала калибр, запихнул «ствол» в
сумочку.
– Ой, – сказала тетка.
– Имей в виду, – размеренно сообщила
я, – можешь нарваться и окажешься с лишней дыркой в голове. Тебе не
понравится, ветер задувать станет, а язык замолчит. Впрочем, если хочешь…
И я сунула руку в сумочку. Бабищу унесло в
противоположный конец вагона. Ноги я все-таки подобрала – и впрямь нехорошо
мешать людям.
Яна лежала уже не в реанимации, а в обычной
палате. Вокруг железной кровати толпились штативы с капельницами, у изголовья
моргали лампочками и гудели какие-то приборы. Я подошла к железному ящику с
окошком, где мерно порхал зеленый «зайчик», и позвала:
– Яна Сергеевна!
Выглядела больная отвратительно. Маленькое, с
кулачок, личико, желтоватая кожа, запавшие внутрь черепа глаза, бледно-синие
губы… Волос на голове не видно, накручено из бинта подобие шапочки, к носу
тянется прозрачная трубка, а из-под одеяла свисают какие-то шланги и бутылки…
– Яна Сергеевна, вы слышите меня, я из
милиции.
Женщина открыла глаза, и я невольно
вздрогнула. Правый белок красный, даже коричневый, левый, правда, нормальный.
Тонкие бескровные губы дрогнули, но наружу не вырвалось ни звука.
– Если слышите меня, моргните один раз.
Сморщенные веки медленно закрылись и снова
распахнулись.
Я возликовала – контакт налажен.
– Кто вас так избил?
Внезапно глаза лежащей наполнились слезами.
– Вы его знаете? – догадалась я.
Веки подтвердили мои слова.
– Имя назвать можете?
Яна лежала неподвижно.
– Ладно, слушайте, если скажу нужное,
сразу мигайте. Саша, Леша, Миша, Олег, Андрей, Петя, Павел, Слава…
Глаза пришли в движение.
– Слава?
Утвердительное моргание.
– Попробуйте собраться и сказать, где он
живет.
Михайлова с усилием разлепила губы и
зашептала:
– Мама, сходи, мама, Нечаевский, 15,
квартира сто семь, мама.
В ту же секунду голова ее откинулась на шее, и
смертельная бледность, даже синева стала разливаться ото лба к шее. Тревожно
загудел прибор у изголовья, а электрический «зайчик» заметался по экрану.
– Эй, – закричала я, –
кто-нибудь!
Влетела вертлявая медсестра в высоченном
крахмальном колпаке, потом принеслась довольно полная женщина-врач. Появились
ампулы, шприцы, меня вытолкали в коридор.
Спустя примерно четверть часа толстуха,
отдуваясь, вышла из палаты и грозно произнесла:
