– Сначала научись как Рихтер, –
обозлился преподаватель, – а потом уж выпендривайся.
Спорить с Федором было невозможно. Мы
подходили к роялю, как Михаил Плетнев, брали в руки скрипку, подражая Владимиру
Спивакову, и выпархивали на сцену, словно Майя Плисецкая.
– Не верю, – кричал мне сумасшедший
режиссер, – не верю, тяни шею!
Я старательно задирала вверх подбородок,
совершенно не понимая, как можно тянуть то, чего нет. Но сейчас уроки безумного
Федора могли мне пригодиться.
Сделав «каменное» лицо, я положила свою
маленькую ладошку на лопатообразную руку нанимателя и спокойно сказала:
– Уважаемый Олег Яковлевич, мое время
очень дорого, клиентов много, для того чтобы взяться за ваше дело, пришлось
отказать кое-кому. Не скрою, я не слишком люблю заниматься неверными женами,
предпочитаю убийства и похищения, но за вас очень просила Екатерина Андреевна
Романова, а для нее я готова на все. Поэтому излагайте вашу проблему,
желательно детально, стесняться не надо, сейчас я исполняю для вас роль врача
или исповедника.
Но Писемский все еще колебался.
– Я не сумею помочь, если не узнаю
правду…
Олег Яковлевич вздохнул:
– Знаете, ничего конкретного сообщить не
могу, только весьма смутные подозрения, кое-какие странности…Может, лучше
станете спрашивать сами?
– Сколько лет вы в браке?
Писемский вздохнул:
– Год.
– До этого были женаты?
– Да.
– Что с прежней супругой?
– Уехала с новым мужем в Америку.
Интересное дело, мне что, из него каждое слово
клещами вытягивать? Зачем тогда нанимает детектива, если не хочет ничего
рассказывать!
– Где вы познакомились с нынешней женой?
Олег Яковлевич тяжело вздохнул и положил руки
на руль. Очевидно, он принял решение, потому что неожиданно заявил:
– Ладно, слушайте.
Писемский до 1988 года спокойно работал
преподавателем английского языка в третьесортном институте. Зарплата была
маленькая, педагогическая нагрузка огромная. Кандидатскую он так и не написал,
за что его нещадно грызла жена – Нина Михайловна. Она полностью преуспела в
жизни, стала доктором наук, профессором, изучала грибы и добилась каких-то
невероятных результатов. Характер дама имела просто железный, каждый день
писала по десять страниц и выпускала одну за другой книги: учебники, пособия,
монографии. На фоне преуспевающей, крайне активной супруги тихий, даже вялый
Олег Яковлевич, предпочитающий после тяжелого лекционного дня поваляться с
газеткой на диване, выглядел очень бледно. Правда, жена одно время пыталась
заставить его писать. Торжественно усаживала к столу, закрывала дверь в кабинет
и шипела на дочь:
– Тише, тише, папа работает над
диссертацией.
Олег Яковлевич с тоской поглядывал на кипу
девственно-чистых листочков, вытаскивал припасенный детективчик и спокойно
погружался в чтение.
Процесс вождения ручкой по бумаге его злил, а
больше всего бесила жена, ухитрявшаяся ваять свои опусы на углу кухонного стола
как бы между делом, правой рукой помешивая суп и заглядывая одним глазом в
тетради с детскими уроками.
Естественно, Нина Михайловна зарабатывала на
порядок больше супруга. Правда, она не делила деньги на «твои» и «мои», а
просто складывала бумажки в коробочку из-под печенья, служившую в доме кассой.
Но у Олега Яковлевича каждый раз, когда он брал из «сейфа» рублишки, возникало
жутко некомфортное ощущение – он казался себе альфонсом, жиголо, живущим за
счет супруги. Да к тому же Нина Михайловна махнула рукой на творческую карьеру
мужа и перестала изображать «написание диссертации». Перестройка
демократизировала научный мир России, упростила выезд за рубеж, и женщина без
конца моталась по заграницам, ее, как видного миколога, постоянно приглашали на
симпозиумы, конференции и семинары.
Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая жизнь
Олега Яковлевича, но тут один его довольно близкий приятель предложил заняться
торговлей машинами. Друг взялся обустроить все сам – наладить связи с заводом,
транспортировку «Жигулей» в Москву, предпродажную подготовку автомобилей…
От Олега Яковлевича требовалось только одно –
оформить фирму на свое имя и получать в месяц пять тысяч. Огромные, невероятные
по тем временам деньги.
– Почему ты не хочешь выписывать
документы на себя? – поинтересовался Писемский.
Приятель захихикал:
– Уже одна фирма, на меня
зарегистрированная, работает, две нельзя.
Наивный Писемский, желавший, как все лентяи,
совершенно не работая, огрести куш, согласился. Три месяца он и впрямь получал
отличную «заработную» плату, но потом за ним пришли с понятыми.
Приятель оказался негодяем, набрал невероятную
сумму от доверчивых людей в качестве предоплаты за автомобили и скрылся.
Отдуваться пришлось Писемскому.
Мужика сволокли в Бутырку и сунули в камеру на
120 человек. Ему грозил нешуточный срок за мошенничество, к тому же кое-кто из
сокамерников просто покатился с хохоту, когда услышал о «преступлении».
– Ну, мужик, ты и попал, – ухмылялся
местный смотрящий, угощая Олега Яковлевича «Примой», – книжек, что ль, не
читал? Возьми в библиотеке Ильфа и Петрова, они как раз про такого
зиц-председателя писали.
Вызванная следователем из очередной поездки,
Нина Михайловна не растерялась и моментально оформила развод. Любимая дочурка
тоже не захотела иметь с папой-уголовником ничего общего. Никто из
родственников ни разу не пришел на свидание и не передал Писемскому даже
дешевенькой пачки печенья.
Но вялый, апатичный мужик неожиданно выжил.
Господь наградил его недюжинной силой, и пары сломанных рук хватило
уголовникам, чтобы понять – с этим лучше не связываться. Олег Яковлевич получил
шконку поближе к окошку, занавесил ее тряпкой и поднял тем самым свой статус.
Однажды ночью он проснулся от шума. Одного
взгляда на соседние нары хватило, чтобы понять – парочка сокамерников собралась
«опустить» молоденького парнишку, только сегодня определенного на постой.
Писемский пожалел парня, накостылял браткам по шее и положил мальчишку на свою
шконку. Поступок героический по тюремным нравам. Целый месяц Олег охранял
парнишку, впрочем, через тридцать суток того освободили, а на следующий день
Писемский получил роскошную передачу с американскими сигаретами, осетриной
горячего копчения и икрой. В сумке лежали новехонький фирменный костюм
«Adidas», нижнее белье и мыло. Через час принесли телевизор, таз, ведро… А ночью
надзиратель открыл кормушку и тихо оповестил:
– Писемский, на выход!
