– Потому, – ответил врач, накручивая
телефон, – что после смерти сфинктры расслабляются, и содержимое мочевого
пузыря и прямой кишки…
Он не договорил и крикнул в трубку:
– Алло, «Скорая», экипаж пятнадцатый,
высылайте своих, у нас труп. Нет, до приезда.
Я стояла, плохо соображая, что происходит.
– Фамилия? – спросил доктор.
– Моя?
– Нет, умершей.
– Не знаю.
Врач хмыкнул.
– Ладно, имя и возраст.
– Лана, а сколько лет, понятия не имею.
Терапевт окинул меня холодным взглядом и
поинтересовался:
– А вы, собственно, кто такая?
Я замялась, ну как объяснить ему суть?
Рассказать, как мне позвонила ночью незнакомая женщина, а я побежала на зов?
Лучше поступлю проще:
– Соседка.
– Соседка-беседка, – присвистнул
фельдшер, – давайте быстренько документики поищем. Небось паспорт лежит в
письменном столе или в шкафу с бельем.
Он оказался прав. В соседней комнате, в баре,
на стеклянной полке стояла небольшая коробочка. Сверху лежала бордовая
книжечка. Я открыла ее – Светлана Родионовна Ломакина, 1952 года рождения.
– На сердце не жаловалась? –
поинтересовался врач, бодро заполняя бумажки, – может, стенокардией
страдала?
– Я плохо ее знала, – промямлила я.
– Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего
никому не скажу, – пробубнил фельдшер, связывая бинтом запястья
несчастной.
Потом он вытащил небольшой кусок оранжевой
медицинской клеенки, быстро написал на ней печатными буквами «Ломакина» и
начал, насвистывая, привязывать бирку к ноге усопшей. Мне стало дурно от его
выверенно деловитых движений. Парень работал как автомат, никаких чувств не
отразилось на его лице, словно перед ним была не умершая женщина, а сломанная
табуретка. Впрочем, разлетевшаяся мебель скорей всего вызвала бы у него гнев
или злость, во всяком случае, хоть какие-нибудь эмоции.
– Ладушки, – сообщил врач, – ждите,
сейчас приедет милиция.
– Зачем?
– Так положено в случае смерти в
отсутствие медицинского работника, – сообщил мужик, сгребая бумажки.
Они двинулись к двери.
– Эй, погодите, – крикнула я, –
а тело?
– Мы не возим мертвяков, – пояснил
фельдшер, – приедет патруль, вот с ним и разбирайтесь. То ли в судебный
заберут, то ли на общих основаниях отправят. Ждите.
– Одна, с трупом? – обомлела я.
– Ну и что? – обозлился
доктор. – Живых надо бояться, а от мертвых никакого вреда, тихие они и
незлобивые.
Звякнув напоследок железными ящичками, они
исчезли на лестнице. Опять воцарилась былая тишина, но уже не такая полная, как
полчаса тому назад. Ожил лифт, я услышала, как он движется в шахте, а во дворе
взвыла сигнализацией какая-то машина. Мне стало холодно и страшно, и я
поспешила выйти в другую комнату. Она, очевидно, служила гостиной. Возле
телевизора стояли два красивых, скорей всего, новых велюровых кресла. В одном,
свернувшись уютным клубочком, как ни в чем не бывало мирно спал огромный кот
тигровой окраски. Шею животного охватывал красивый широкий ярко-голубой ошейник
с медальоном. Я машинально погладила котяру и еще раз заглянула в паспорт.
Светлана Родионовна была одинокой. Ни один
штамп не украшал выданный в 1997 году документ, графа «Дети» тоже осталась
пустой. Чтобы хоть как-то скоротать время, я пошла на кухню. Да, похоже, что
она и впрямь жила одна. Две маленькие кастрюльки, крохотная сковородочка и
небольшой холодильник. У семейных женщин совсем другой набор посуды и, как
правило, огромные шкафы для хранения продуктов.
Кокетливая розовая ванная без слов
рассказывала о титанических усилиях, которые предпринимала хозяйка, пытаясь
вернуть стремительно уходящую молодость. Стеклянные полочки с трудом вмещали
батареи баночек и легионы тюбиков. Чего тут только не было – кремы от морщин,
целлюлита и пигментных пятен, омолаживающие лосьоны, пилинг-маски, скрабы,
лечебная глина, облепиховые примочки, огуречные тоники… С ума сойти, как она
только во всем этом разбиралась. Но на полотенцесушителе висела одинокая банная
простыня, на крючке – только женский, правда, очень дорогой халат, и нигде не
было видно мужского одеколона, приспособлений для бритья, да и зубная щетка
скучала в одиночестве. Все ясно. То ли она никогда не была замужем, то ли
развелась.
Внезапно мой взгляд упал на часы – без
пятнадцати семь. Если сейчас не вернусь домой, дети и Катя проспят. Они не
заводят будильники в надежде на то, что ровно в семь я влечу в комнату, издавая
боевой клич: «Подъем!»
Ноги сами собой понесли меня к двери. Ну зачем
я нужна милиции? Все равно ничего не сообщу путного, покойную я не знала, еще
не поверят в приключившуюся со мной историю и потащат в отделение, потом
нахлебаешься. Лучше потихонечку испариться, бедной Ломакиной я уже ничем не
помогу, да и была она скорей всего сумасшедшей, несла какую-то чушь, приняла
меня за свою знакомую…
– Мяу, – раздалось внизу.
Я притормозила у самой входной двери. Об ноги
терся кот. Он распушил хвост и ласково урчал, наверное, хотел есть. Секунду я
смотрела на приветливое красивое животное, потом подхватила его и вышла на
лестничную клетку. По всему выходило, что Светлана одинока, значит, бедная
киска скорей всего останется в пустой квартире без еды и питья, обреченная на
голодную смерть. Милиция не станет слишком волноваться из-за кота, и он
погибнет. Ладно, возьму его пока к нам, а там пристроим красавца кому-нибудь в
хорошие руки.
Глава 3
Домой я ворвалась ровно в семь и, посадив
ошалевшего кота на полку у зеркала, заорала, быстро стягивая куртку и сапоги:
– Всем подъем!
– Ой, ой, – застонал Кирюшка, когда
я зажгла свет у него в детской, – оюшки, как спать хочется! Можно, ко
второму уроку пойду?
– Нельзя, – отрезала я, стаскивая с
него одеяло, – никак нельзя.
– У нас первым ОБЖ, – ныл
Кирка, – там такая дура преподает, даже не видит, кто в классе сидит, и
никогда отсутствующих не отмечает! Ну, Лампидушечка, только разочек.
Один-разъединственный разочек.
– Вылезай, – приказала я и выдернула
подушку.
Кирка заохал:
– Горло болит и насморк, кажется, начинается.
