Когда Таня, улыбаясь, вышла из клетки, Ольга
Васильевна почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Обезумев, певица
подскочила к внучке и отвесила той звонкую пощечину, но не успела старуха
размахнуться еще раз, как на нее налетели милиционеры, скрутили и втолкнули в
конвойную.
Часа два бабка просидела на нарах. Потом
лязгнули замки, ее вывели и доставили в кабинет судьи.
Усталая женщина глянула на Ольгу Васильевну и
сказала:
– Вас отпустят лишь из уважения к
почтенному возрасту. Мой искренний совет, попробуйте справиться со своей злобой
и наладить контакт с девочкой. Нельзя так с ней обращаться.
– Она врунья, – всхлипнула
певица, – наглая врунья, в ее словах нет ни доли правды.
– Не знаю, – покачала головой
судья. – Вы ведь и впрямь не передавали посылок, а сейчас кинулись ее
избивать. Я склонна верить Татьяне Митепаш. Впрочем, я не могу заставить вас
любить внучку, но хотя бы не теряйте человеческий облик!
Ольга Васильевна на ватных ногах выбралась на
улицу и побрела домой. Там, выпив валокордин, она в деталях описала Еве,
вернувшейся из клиники, происшедшее. Дочь молчала, изредка вскидывая руки к
вискам.
Да что тут было сказать? Приняв две таблетки
тазепама, Ольга Васильевна свалилась в кровать и проспала до обеда следующего
дня.
Когда певица проснулась, часы показывали
полтретьего. Теплый майский ветерок шевелил занавески раскрытого окна, ласковое
солнышко заглядывало в комнату, со двора слышались детские крики. Неожиданно
Ольге Васильевне стало хорошо. Жизнь продолжалась, у нее остались дочь, любимые
ученики, театр, новые постановки… Татьяну следовало вычеркнуть из жизни, как
страшный сон.
Певица вышла на кухню и, не найдя там дочери,
крикнула:
– Ева!
В ответ – тишина. Думая, что дочь вышла в
магазин, певица толкнула дверь ванной. Ева была там, стояла, странно свесив
голову набок и вытянув вдоль тела безвольные руки. Удивленная, Ольга Васильевна
спросила:
– Евочка, ты что делаешь?
Но дочь молчала. И тут только певица увидала,
что ноги дочери не касаются пола, а тело держится на толстой бельевой веревке.
Здесь же валялась записка: «Прости, мама, ухожу навсегда. Ева».
По факту самоубийства гражданки Митепаш
милиция не открывала дело. Все было ясно, как грабли. Не слишком здоровая
женщина решила свести счеты с жизнью. Ольга Васильевна перенесла инфаркт,
Татьяну она больше никогда не видела.
– Как зовут ее отца? – спросила я,
когда воцарилось молчание.
– Он сейчас известный в музыкальном мире
человек, – грустно заметила Ольга Васильевна, – Федор Бурлевский.
Я чуть не упала со стула. Чудны дела твои,
господи.
Глава 18
Информация настолько ошеломила меня, что на
обратной дороге я села не в тот состав и очнулась только тогда, когда радио
сказало: «Конечная, поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны». Перейдя
на другую платформу, я лихорадочно соображала, отчего продюсер ни слова не
сказал о внебрачной дочери. И только подъезжая к дому, успокоилась. А почему он
вообще был должен что-то о ней сообщать? Мало ли, у кого какие дети есть? Речь
у нас шла об Антоне, вот Федор и не счел необходимым упоминать о Татьяне.
Дома первым меня встретил Морис. Кот коротко
мяукнул и принялся внимательно наблюдать за процессом снятия пальто.
Прибежавшие собаки повиляли хвостами и кинулись к сумкам. В крайнем оживлении
псы начали тыкаться мордами в пакеты с мясом. Муля с вожделением смотрела на
меня, Ада безостановочно трясла хвостом, а Рейчел облизывалась.
– Вы, девочки, корыстные особы, –
пробормотала я, скидывая ботинки, – думаете только о собственных желудках.
Вот Морис – настоящий интеллигент!
Услыхав свое имя, кот вновь коротко мяукнул.
Кирюшка купил для него новый ошейник, тоже
голубой, с медальоном, но дешевле прежнего, из искусственной кожи, однако
Морису он был очень к лицу, то есть к морде. Выглядел кот настоящим султаном,
богатым, спокойным и сдержанным. Просто особа царского рода, а не представитель
кошачьих.
На следующее утро, как и вчера, мы ровно в
девять сидели в конторе. На этот раз все оказались в сборе, даже Поповы. Жена
опять притащила мужа, и пахло от него перегаром, но все же господин Попов был в
состоянии отвечать на вопросы.
Нас посадили в большой комнате за стол, и
Зиновий Павлович козлиным тенорком принялся объяснять процедуру:
– Сейчас пойдем в банк и положим деньги в
ячейки.
– Зачем? – насторожилась Попова.
– Кладем деньги в ячейки, и ключики
получают Федотовы и Николаевы.
– Почему? – вновь спросила
Попова. – Почему им дают ключи от денег?
– Объясняю, – вздохнул Зиновий
Павлович, – Федотовы приносят двадцать пять тысяч, чтобы купить
двухкомнатную, из которой выезжают Николаевы…
– Извините, – робко встряла
худенькая женщина, – но среди нас нет ни Федотовых, ни Николаевых…
Зиновий Павлович задумчиво окинул всех
взглядом и поинтересовался:
– Кто же тогда есть?
– Романовы, Петровы, Поповы, Никитины и
Михалевы, – хором ответили мы.
Зиновий Павлович почесал в затылке:
– Извините, папочки перепутал.
Он порылся в документах и сообщил:
– Значитца так! Сейчас пойдем в банк и
положим деньги в ячейки.
– Зачем? – завела Попова.
– Все финансовые вопросы для безопасности
решаются через банк. Вдруг я возьму ваши тысячи и убегу, – хохотнул
Зиновий.
– Банк – это очень ненадежно, –
вздохнул Никитин, – перестанет деньги выплачивать – и все.
– Мы открываем не счет, а кладем сумму в
ячейки, – пояснил служащий.
– Все равно, не нравится мне это, –
нудил Никитин, – оставить свои кровные неизвестно где!
– Почему неизвестно где? – влезла
Юля. – В банке.
– Ты помолчи, – велел
Никитин, – все тут мои деньги из рук в руки передавать станете, я один с
живыми долларами. Пусть фирма даст гарантию, что, если за время подготовки
бумаг банк лопнет, квартира все равно моя.
Зиновий Павлович спокойно возразил:
