– Антон уверяет, – продолжал
Бурлевский, – будто в тот день выпил сущие капли. Сначала две бутылки
пива, затем Верка поставила водку, крохотную бутылочку «мерзавчик», всего 250
грамм . Себе налила граммов сто пятьдесят, а остальное предложила кавалеру.
Он возмутился, почему ему меньше достается, но
хозяйка быстро заткнула гостя. Не успел он опрокинуть рюмку, как алкоголь мигом
ударил в мозг. Антон еле-еле добрался до дивана и рухнул, словно подкошенный.
Тяжелый, дурной сон не прошел даже к утру, и, когда его забирали в отделение,
Антон ничего не соображал. Хмель начал отпускать только сейчас, по прошествии
слишком большого количества времени.
– Может, он врет, вылакал ведро, а вам
поет песни про две бутылки пива и сто грамм.
– Нет, – вздохнул Федор, – не
врет. Анализ крови показал ничтожное содержание алкоголя и присутствие
клофелина. Значит, кто-то хотел одурманить сына. Но кто и зачем? Что, если эта
таинственная личность специально опоила Тошу, чтобы свалить на него убийство?
– Погодите, погодите, – попробовала
разобраться, я, – водку-то из «мерзавчика» они пили с Зайцевой вдвоем?
– Вроде да, но Антон сразу прошел в
комнату, может, на кухне кто прятался?
– Ну не глупо ли, – фыркнула
я, – значит, Зайцева подносит вашему сыночку водку с клофелином, а потом
дает себя зарезать… То есть сама готовит алиби для преступника…
– Антон уверяет, что заснул не сразу,
сначала впал в какое-то состояние между сном и явью и в этом полузабытьи
услышал, как Вера набрала номер и сказала: «Слышь, Пончик, все готово, жди». А
Пончиком они называли своего одноклассника, Никиту, сына модного писателя,
Николая Серого, небось слыхали – про отморозка томищи ваяет. Вот поезжайте к
парню и потрясите за жирные бока.
Первую секунду я не верила своим ушам, потом,
стараясь изо всех сил скрыть торжество, велела:
– Давайте адрес и телефон.
– Погодите, – сказал Федор, тыча
пальцем в кнопки, – Серый на старости лет с ума совершенно сошел, развелся
с прежней женой и женился на девчонке в два раза себя младше. Да что там себя,
она моложе Никитки, Нина зовут. Ну так данная Ниночка всех старых приятелей
мужа отшила, попробую сейчас ее уговорить вас пустить.
Минут пять он щебетал в трубку, потом спросил:
– А что, Кит дома? Хочу подослать к нему
одну даму… Нет, нет, Нинуля, это мне нужно, будь добра, дай им поговорить.
Из трубки понесся возбужденный писк.
– Откуда ты знаешь? – оторопел
Федор. – Ладно, сдаюсь, она и впрямь из милиции. Только рассуди сама,
Никитку все равно вызовут, может, лучше дома побеседовать.
Трубка коротко всхлипнула, и понеслись гудки.
– Вот дрянь, – с чувством произнес
Федор, – хорошо хоть, эта дура мечтает о карьере певицы и боится со мной
откровенно ругаться. Видали, уже вся столица про Антона знает! «Московский
комсомолец» сообщил. Ладно, езжайте, пока Нинка не передумала, там все дома,
улица Усиевича… Кстати, – остановил меня Федор.
– Что?
– Держите, – он протянул мне
пейджер.
– Зачем?
– Такие у всех моих служащих,
понадобитесь, сброшу информацию.
Я пошла к метро, тихо радуясь. Утром ломала
голову, как выйти на Сорокину, а вечером уже спешу к ней в гости.
Глава 14
Модный писатель не зря положил глаз на Нину.
Девчонка оказалась хороша экзотической, восточной красотой. Изящная, стройная
фигурка, нежно-смуглый цвет юного лица, иссиня-черные, абсолютно прямые волосы.
Слегка раскосые глаза, похожие на кошачьи, свидетельствовали о родственниках с
Востока, высокие скулы и круглый овал лица…
– Это вы из милиции? – нежным,
словно звук хрустального колокольчика, голосом пропела Нина.
Я кивнула.
– Проходите, – приказала хозяйка и
крикнула: – Кит, к тебе пришли!
В коридоре послышались шаги, и в холл вышел
высокий плечистый парень в мятой рубашке и потертых джинсах. На щеке виднелось
красное пятно. Скорей всего он спокойно спал.
– Где будем разговаривать? – сухо
осведомилась я.
Раз уж я из милиции, значит, не стану
разводить китайские приседания, сотрудники правоохранительных органов не
отличаются излишней вежливостью. Во всяком случае, в моем любимом сериале
«Улицы разбитых фонарей» менты не слишком церемонятся со свидетелями.
– Можно у меня, – вежливо ответил
Никита.
Мы вошли в большую просторную комнату с двумя
окнами. Да, здорово живут дети преуспевающих писателей. Отличная новая мебель,
компьютер, музыкальный центр, дорогой туркменский ковер и суперплоский «Филипс»
– парень явно устроился со всеми удобствами. В противоположной от окна стороне
у стены стоял рояль, не пианино, которое обычно тоскует в домах, где детей учат
музыке, а настоящий концертный инструмент с открытой крышкой. Около него
помещался пюпитр, а на диване лежала скрипка. Когда-то я училась в
консерватории, правда, по классу арфы, на фортепьяно и на скрипке, естественно,
играю не слишком хорошо.
Не в силах скрыть любопытства, я окинула
взглядом скрипку. Потом спросила:
– Разрешите посмотреть?
– Только аккуратно, – напрягся
хозяин, – инструмент не любит чужих рук.
Я осторожно взяла скрипку. На первый взгляд
мне показалось, что она – произведение великого Амати, вот я и не утерпела,
захотела прикоснуться к раритету. Но сейчас стало ясно – передо мной копия
виолы гениального мастера. Скорей всего работы немецких мастеров. Завиток
маловат для Амати… Но все равно подобный инструмент стоит несколько десятков
тысяч долларов. Впрочем, если бы на диване лежала скрипка Амати, счет пошел бы
на сотни тысяч…
Я вскинула скрипку, и чистый, нервный звук
поплыл в комнате. Отличная, великолепная вещь…
– Вы играете? – поразился Никита.
Быстренько положив скрипку на место, я
ответила:
– Я в детстве музыкальную школу посещала…
– Надо же, – восхитился
Никита, – а теперь в милиции работаете, ну не странно ли?
– Не нахожу в этом ничего удивительного,
жизнь делает с людьми чудесные превращения. Вот ваш одноклассник Антон, мальчик
из приличной семьи, тоже небось в музыкалку бегал, а стал алкоголиком и
убийцей.
Кит вздохнул:
– Это все Верка, такая оторва!
– Говорят, вы дружили?
Никита помялся.
