– На крышу сел слон.
Дело происходило в центре Парижа, и спасатели
тут же вызвали психиатрическую перевозку. Бедный мужик отбивается, кричит:
– Отпустите, сейчас утка позвонит в
полвосьмого!..
Но никто ему не поверил, а ведь он твердил
святую правду. И слон сидел, и утка звонила…
В отделении меня затолкали в пустой
обезьянник. Минуты текли томительно, наконец в конце коридора раздался
раздраженный Катин голос:
– Немедленно отдавайте Лампу.
– Мы не брали у вас никакой лампы, –
отвечал мужчина.
– Евлампию отпускайте, – велела Катя.
– Но она была без документов, в грязном
костюме, с мешком посуды, да еще в квартире с неотключенной
сигнализацией, – оправдывался некто, гремя ключами.
– Безобразие, – выкрикивала
Катерина, – по-вашему выходит, ей следовало на кухне в бальном платье топтаться!
– Ну документов-то нет, – продолжал
оправдываться мужик.
Дверь распахнулась, Катерина влетела в
холодную комнату и, увидев меня сидящей на полу в углу, всплеснула руками:
– Ну не свиньи ли! Даже стула нет! У вас
что, люди вот так и проводят время в грязи?
Милиционер хмыкнул, но ничего не сказал. Я
кряхтя поднялась на ноги и примирительно заметила:
– Ладно, не кипятись, они выполняли свой
долг, а если бы и впрямь воровка попалась?
– Уж больно ты добрая, – шипела
Катерина, волоча меня за руку по коридору.
Возле дежурного она притормозила и велела:
– А ну быстро доставайте машину! Привезли
сюда ни в чем не повинного человека зимой в одном тонюсеньком костюме, как она
теперь домой пойдет, по морозу, голая!
Дежурный поднял голову и вежливо сказал:
– Ну, положим, я никого не привозил, а
машин нет.
– Черт-те что, – продолжала кипеть
подруга.
– Катюня, ты такси поймай, –
посоветовала я, – а я здесь посижу пока.
Катюша выскочила на улицу, хлопнув дверью так,
что с потолка на стол посыпалась штукатурка. В коридор ворвался холодный
декабрьский ветер. Я поежилась и попросила дежурного:
– Сейчас Катя вернется, скажите ей, что я
сижу вон там, на стульях у кабинета, а то у двери холодно.
Лейтенант кивнул. Я пошла вглубь и устроилась
на твердом и жутко неудобном сиденье. Очень не люблю тосковать просто так на
одном месте, без дела.
Внезапно по коридору с топотом понеслись
милиционеры, они влетели в расположенный передо мной кабинет, и оттуда
послышались крики, стук и звон.
Не успела я испугаться, как дверь распахнулась,
и менты выволокли в коридор парня. Лицо несчастного покрывали ссадины, из
разбитой губы тоненькой струйкой стекала кровь. Молодой человек упирался что
было сил и кричал:
– Пустите, сволочи, гады, дряни, пустите,
менты позорные! Не убивал я ее, не убивал…
Конвойные, сопя, пытались справиться с юношей.
Но худощавый арестованный оказался неожиданно сильным и вертким. Он ужом
извивался в руках державших его людей и вопил на одной ноте:
– Не убивал, не убивал…
Потом его глаза сфокусировались на мне, и он
перешел на визг:
– Скажите немедленно моему отцу, Федору
Бурлевскому, немедленно скажите… Здесь издеваются, смотрите, что со мной
сделали, телефон…
И он принялся выкрикивать цифры. Один из
милиционеров довольно сильно пнул несчастного.
– Не смейте его бить! – возмутилась
я.
Но менты не обратили на меня никакого
внимания. На помощь к ним подбежали несколько человек в штатском и
быстро-быстро поволокли рыдающего парня в глубь отделения. Послышался лязг
замка, я уставилась на капли крови, ярко выделявшиеся на светлом линолеуме.
– Неприятная сцена, – раздался
голос.
Возле кабинета стоял мужчина лет сорока, тот
самый, что выпускал меня из обезьянника.
– Да уж, – вздохнула я, –
порядки тут у вас, однако. То невиновную женщину арестовываете, то заключенного
бьете.
Мужчина сел возле меня и вытащил сигареты.
– Разрешите?
Скажите, какой джентльмен! Я кивнула.
– Меня зовут Илья Николаевич, –
представился он.
– Очень приятно, Евлампия Андреевна.
– Так вот, уважаемая Евлампия Андреевна,
вас никто не арестовывал.
– Как это?
– Просто задержали для выяснения
личности, и я приношу свои извинения. Попытайтесь понять, нашими сотрудниками
руководили лучшие чувства.
– Да уж, хорошо хоть не поколотили, как
этого несчастного заключенного.
– Во-первых, он не заключенный, а
подследственный, – пояснил Илья Николаевич, – во-вторых, он убил
молодую женщину с особой жестокостью, просто перерезал горло, как барану, а
в-третьих, никто его не бил. Сам ударился мордой о стол, пьян был, ничего не
помнит!
Я усмехнулась, слова об «унтер-офицерской
жене, которая сама себя высекла» были мне хорошо знакомы с детства.
– Он правда сын Бурлевского?
– К сожалению, – вздохнул Илья
Николаевич.
– Лампа, – завопила Катерина, –
машина ждет!
Я побежала на зов, судорожно повторяя про себя
телефон, который выкрикнул парень.
Дома первым делом я стянула воняющий чем-то
кислым костюм и, надев халат, вышла на кухню. Там пила чай довольно полная
девушка с красивыми белокурыми волосами.
– Вот, – велела Катюша, –
знакомься, это Валентина, впрочем, можно звать ее просто Тина. Поживет пока у
нас недельку-другую.
Тина подняла большие томные карие глаза и
улыбнулась. Обычно люди от улыбки хорошеют, но эта девушка стала похожа на
гиену. Круглые щеки, тонкие губы и довольно большие уши. Мне она сразу не
понравилась. Интересно, кто такая?
Желая узнать подробности, я вошла в спальню к
ребятам и спросила у Юли:
– Кого к нашему берегу прибило?
Девушка вздохнула:
– Понятия не имею! Катерина привела ее с
собой.
Подробности мы узнали только около полуночи,
когда гостья спокойно заснула.
