Юлечка боится, что начнут разыскивать из
редакции, а Сережка хочет провести вечер спокойно. Но его начальник обожает
трезвонить после семи и раздавать путаные, часто взаимоисключающие указания. В
мои обязанности входит говорить всем коротко:
– Хозяева отсутствуют.
Впрочем, после подобного заявления у ребят
начинают надрываться пейджеры, но, в конце концов, это односторонняя связь. Мы
давно хотим купить автоответчик. Только на дорогую игрушку все время не хватает
денег. То Кирюшка разобьет ботинки, то поломается чья-нибудь машина… Так что
пока роль секретаря выполняю я.
Писк несся из гостиной. Кто-то бросил трубку
возле телевизора.
– Алло, – пропела я, чуть задыхаясь.
– Вас беспокоит телефонный узел, –
завел безукоризненно вежливый мужской голос, – если не оплатите счет на
две тысячи четыреста рублей, будем вынуждены отключить телефон.
– Какой счет! – возмутилась я.
– За разговор с Минском.
– Тут ошибка, – с жаром кинулась
объяснять я, – с Белоруссией мы не созванивались.
– Не знаю, не знаю, – настаивал
голос, – вот он счетик – две тысячи четыреста.
– Черт-те что, – возмутилась
я, – может, перепутали?
– Вполне возможно, – неожиданно
легко согласился собеседник, – давайте адрес, проверю.
Мой рот раскрылся, чтобы начать диктовать
координаты, но вдруг неприятное подозрение затормозило процесс. Телефонная
станция? Почти в полночь? И потом, голос мужской, как правило, там трудятся
женщины, а в последнее время звонит компьютер. Мы один раз забыли внести плату
за месяц, и я долго не могла понять, что за существо вещает в трубке
замогильным тоном.
– Поздно работаете, ночь уже!
– Из дома звоню, – вздохнул
мужик, – нам сдельно оплачивают за каждого неплательщика. Вот завтра
сбегаете в сберкассу, мне дадут десять рублей. Да днем я тоже пытался
дозвониться, только никого не было.
Ситуация прояснилась. Но все равно какое-то
чувство подсказывало: дело нечисто. Решение пришло моментально. На нашей улице
три абсолютно одинаковые блочные башни, похожие, как яйца. Ничего не случится,
если я сообщу номер соседнего дома, а завтра позвоню на телефонный узел и узнаю
в отделе расчета – правда это или нет. И если мужик не соврал, извинюсь и
продиктую правильный адрес, а то ведь сейчас не отвяжется…
– Пишите…
– Давайте, – ответил мужик.
Сообщив слегка неверные сведения, я швырнула
трубку на диван, и она тут же запищала вновь. Теперь беспокоил Олег Яковлевич
Писемский, желавший узнать, как идет расследование.
– Пока ничего утешительного. Скажите,
Олег, вы вроде говорили, будто у Ксюши в Селихове тетя?
– Да, – подтвердил мужик, –
жена так рассказывала. Все родственники скончались, осталась лишь сестра отца
Раиса Константиновна.
– Может, Раиса Петровна?
– Сейчас проверю.
В трубке воцарилась тишина, несколько минут до
уха доносилось потрескиванье, потом Писемский уверенно произнес:
– Здесь написано тетя Раиса
Константиновна, деревня Селихово.
– Они общались?
– Нет, Ксюта говорила, будто тетка ее
терпеть не может…
Было над чем подумать! Неужели девушка
перепутала отчество родной матери, превратила ту в тетку, да еще сообщила
неверную улицу? Хотя, если вспомнить семейную обстановку в Селихове… Наверное,
Ксюша побаивалась, что родственники, узнав об удачном замужестве дочери и
сестры, моментально сядут на шею Писемскому, требуя материальной помощи. А мать
она превратила в тетку из простого соображения – не хотела выглядеть в глазах
супруга плохой дочерью. Непонятно лишь одно, зачем она изменила отчество…
Я набрала номер Писемского и спросила:
– Извините, Олег, а на свадьбу она тетку
не звала?
– Я предлагал ей, – ответил
мужик, – но Ксюша отказалась, сказала, что тетка ее постоянно обижала,
попрекала куском хлеба. Я, помнится, возразил, что кто прошлое помянет – тому
глаз вон, давай поможем твоей тете, денег пошлем! А она жутко занервничала,
чуть не заплакала…
Я отключилась и пошла спать. Утро вечера
мудренее.
На следующий день, часов в двенадцать, мы
стояли в Майском переулке и дивились на дом. Здание оказалось не кирпичным, как
обещали в агентстве, а блочным. Более того, оно точь-в-точь походило на наше.
Да и квартиры, соединенные в одну, оказались такие же, лишь стены оклеены
чужими обоями, и вокруг стоит незнакомая мебель.
– Ну и что мы выиграем? –
напустилась на Катю Юля. – Даже смешно, будто дома побывали!
– Какой-то цыганский бизнес
получается, – вздохнул Сережка.
– Почему цыганский? – удивился
Кирюшка.
– Цыган покупал в магазине яйца по
пятнадцать рублей, варил их и продавал на рынке за те же пятнадцать. А когда
его спросили, где прибыль, он ответил: во-первых, остается бульон, а во-вторых,
я при деле.
– Разве от вареных яиц получается
бульон? – изумился Кирка. – Вода водой и остается!
– То-то и оно, – усмехнулся
Сережка, – мы тоже только головную боль получили, ремонт да переезд, а
квартирка точь-в-точь наша.
– Лучше подумай о перспективе жить прямо
над железной дорогой, – рассердилась Катя, – по-моему, это просто
счастье, что квартира похожа. Все останется по-прежнему, только избежим шума.
Тихо переругиваясь, мы пошли назад. Дети и
Катя поднялись наверх, а я, вспомнив, что у нас нет ни куска хлеба, завернула
за угол соседнего дома, там прямо у подъезда стоит вагончик с горячими
батонами. Но на этот раз булок не оказалось. Входная дверь башни была
распахнута настежь, возле ступенек припарковались «Скорая помощь», милицейский
микроавтобусик, рядом толпились возбужденные жильцы.
– Что случилось? – поинтересовалась
я у молодой женщины, держащей на руках щекастого ребенка в синем комбинезоне.
– Ужас! – ответила та. – Верку
Зайцеву ночью убили из сорок девятой. Такой кошмар, вроде ей голову отрезали, а
у Марьиных, этажом ниже, по потолку утром кровавое пятно пошло. Они
просыпаются, а им на подушку кап-кап… Жуть, с ума сойти.
