– Людмила Николаевна, – заорал
хирург так, что в пластиковом стаканчике вздрогнули шариковые ручки, – к
вам посетитель!
– Иду, – раздалось из другой комнаты
мягкое, грудное контральто, и из маленькой двери возле окна вышла прехорошенькая
толстушка, похожая на ванильную зефирину. Сходство с продукцией фабрики
«Ударница» придавали ей волосы, практически белые, и невероятно розовый цвет
кожи, такой бывает только у очень маленьких детей или молочных поросят. Девушку
хотелось звать Милочка, на худой конец, Людочка, но Людмила Николаевна – язык
не поворачивался. Накрахмаленная хирургическая пижамка стояла на ее пухленькой
фигурке колом, а на голове трепетала бумажная нежно-зеленая шапочка.
– Вы ко мне? – радостно
поинтересовалась она.
Я кивнула, Станислав Федорович продолжал
быстро-быстро строчить что-то на листочке, и мне крайне не хотелось говорить
при нем.
– Вы дочь Шемякиной? – не
успокаивалась Людмилочка. – Что ж, случай сложный, речь идет об операции…
– Можно поговорить с вами наедине? –
тихо спросила я.
Коза оторвался от писанины, хмыкнул, но не
двинулся с места. Розовая мордашка свежеиспеченного травматолога стала
бордово-красной, но голос не дрогнул:
– Идите сюда.
Мы вышли в коридор, Людмила толкнула соседнюю
дверь, и мы прошли в небольшую комнатку.
– И о чем с вами разговаривать? –
неожиданно сердито фыркнула она. – Сначала бросаете мать на три недели со
сломанной ногой одну, а потом таинственные шептания устраиваете!
Я молча вытащила из кармана бордовую книжечку
и сунула под нос докторице.
– Так вы не дочь Шемякиной! – дошло
до нее.
– Нет, конечно, агент Романова, просто не
хотела представляться при всех, нашей конторе не нужна реклама. Скажите, у вас
есть знакомый Егор?
– Егор?
– Платов Егор Валентинович, –
уточнила я.
Людмила покачала головой.
– Первый раз слышу.
– Помните квартиру в Новокисловском?
– Конечно, я жила там.
– Почему съехали?
– Замуж вышла, – пояснила Людочка,
вновь заливаясь малиновой краской, – Петя москвич, вот я и переехала к
нему.
– А кто на ваше место отправился?
– Зиночка Терентьева, мой супруг ей
предложил квартирку снять, очень место удобное, свет всегда.
– Электрический? – удивилась я.
– Нет, – засмеялась Люда и стала еще
моложе на вид. – Конечно, дневной. Зина – художница, искала место для
мастерской, а квартира в Новокисловском – угловая, солнце целый день с утра и
до шести, семи вечера. Ей, кстати, очень понравилось, да и брала Надежда
недорого, всего сто баксов, никогда не ходила с проверками, словом, не хозяйка,
а золото. Ей-богу, кабы не замужество, жила бы там до сих пор…
В эту секунду дверь приоткрылась и всунулась
голова.
– Людмила Николаевна, – зачастила
медсестра, – там Синякова буянит, требует из 717-й перевести, грозится
жалобу писать.
– Ладно, Света, – вздохнула
Парфенова, – сейчас разберусь, вот еще несчастье на мою голову.
Знакомые цифры, именно в этой палате лежала
Юлечка.
– А что в 717-й? – полюбопытствовала
я.
Людмила безнадежно вздохнула:
– Больные так суеверны. Некоторые ложатся
и обязательно спросят: «На этой кровати никто не умер?» Ну скажите, можно ли
найти в больнице, такой, как Склиф, койку, где никогда никто не умирал? Да тут
кроваткам по тридцать лет, танки железные, толкаем их в перевязочную еле-еле.
Нет, скажи обязательно, что место счастливое. Обманываем, естественно. «Что вы,
что вы, из этой палаты все на своих ногах уходят, даже без палки!» Цирк, да и
только! А в 717-й сначала девочка умерла молоденькая, от тромбоэмболии, а
неделю назад – старушка. Вот теперь больные и бузят, боятся.
– Анна Ивановна, – пробормотала я, –
со сломанной рукой.
– Нет, Новохаткина, – удивилась
травматолог, – осколочный лодыжки. Положили ее в 717-ю. А она возьми и
умри ночью от тромбоэмболии! Вот Синякова и заявила: переведите отсюда
немедленно.
– Переведете?
– Нет, конечно, – пожала пухлыми плечиками
Милочка. – Если у больных на поводу идти, знаете, что будет!
– Что?
– Ничего хорошего! Тут травматология, а
не клиника неврозов! Синякову оставят на прежнем месте.
– А вдруг она тоже скончается от
тромбоэмболии… – пробормотала я. – Может, инфекция в палате?
Парфенова поскучнела.
– Тромбоэмболия не заразна, просто это
роковая, мистическая случайность, а теперь больная хулиганит, как поступить?!
– Закройте палату на некоторое
время, – посоветовала я, – а когда контингент сменится, опять
откроете!
Людмила секунду смотрела на меня молча, потом
фыркнула:
– Вы что? У нас тут месяцами люди лежат,
мест не хватает, в коридорах устраиваем! Кто же позволит палату закрыть!
– Отдайте мужчинам, они посмелее!
– Мужики, когда болеют, намного хуже
баб, – парировала травматолог, – уж поверьте моему опыту!
«Он у тебя не слишком велик», –
пронеслось в моей голове, но вслух я сказала:
– Дайте адрес.
– Чей?
– Зины.
Примерно через полчаса я спустилась на станцию
«Проспект Мира». Куда теперь ехать? Людмила Николаевна, то краснея, то бледнея,
сообщила координаты художницы Зины. Я внимательно поглядела на бумажку.
Проживала она в двух шагах – Новослободская улица. Начнем, пожалуй, с
художницы, тут езды от силы десять минут, но сначала позвоним, вдруг хозяйка
ушла. Но Зина оказалась на месте и совсем не удивилась звонку.
– Жду, – коротко ответила
женщина, – дом у меня в пяти минутах ходьбы от «Менделеевской». Пройдете
направо до светофора и увидите на другой стороне большой, светлый кирпичный
дом, внизу универмаг, вход со двора!
