– В принципе можно – мгновенную операцию,
дело решают минуты, но, как правило, такое удается, если казус произошел в
присутствии доктора, ну, во время обхода или осмотра. А так человек просто
перестает дышать, и соседи по палате думают, что он спит. Ваша племянница
страдала тромбофлебитом, муж говорил, постоянно жаловалась на судороги в ногах…
Печально, конечно, двадцать пять лет – не возраст для смерти, но, поверьте,
никто не виноват, судьба!
– Ничего себе! – пришла я в полное
негодование – Судьба! Да у вас просто отвратительные условия! В 213-й палате
безумное количество больных!
Роман Яковлевич внимательно глянул на меня.
– Кто сказал, что Звягинцева лежала в
213-й палате?
– В справочной, – быстро нашлась я.
– Перепутали. Ее место было в 213-й «а»,
это платное отделение, и, поверьте, условия – лучше не найти. Для вашей
племянницы сделали все.
– Так уж и все, – фыркнула я. –
надо было в Склифе оставить или в ЦИТО перевести…
– Но Звягинцевой ведь требовалось
психиатрическое наблюдение, а сделать подобное ни в Склифосовском, ни в НИИ
травматологии нельзя, только у нас имеется специальное отделение, одно на всю
Москву. Таких больных в психиатрическую клинику не кладут, там не умеют за
травмой ухаживать!
– При чем тут психиатрия? – не
поняла я.
Минаев моментально захлопнул рот, потом
процедил:
– Хороша же вы тетя. Разговор закончен!
– Но…
– Никаких «но», и вообще, предъявите
паспорт!
Пришлось спешно отступать, бормоча под нос:
– Оставила дома.
Перед тем как покинуть больницу, я отловила
медсестру и поинтересовалась:
– Где палата 213 «а»?
– В платном отделении, на пятом этаже.
Да, там открылась иная картина. Ковровые
дорожки, телевизоры, ласковый персонал, комнаты на одного, и никакого запаха
мочи и щей… Но и медсестры, и нянечки, сверкая улыбками, категорически
отказались рассказывать о Насте.
– Сведения о больных только у лечащего
врача, – в голос твердили они.
Я медленно побрела от больницы к метро.
Какие-то смутные, неприятные мысли копошились в голове. Кончина молодой и, в
общем, достаточно здоровой женщины выглядела более чем странно. Я провела в
палате возле Юли десять дней, приходила утром, уходила вечером и не помню,
чтобы Настя жаловалась на судороги. Конечно, у нее отчаянно болело
травмированное бедро, она говорила, что тяжело спать в одной позе, на спине,
просила вытряхнуть скопившиеся на простыне крошки, поправить подушки. Частенько
мучилась головной болью, но судороги? Не слышала ни разу. И потом, пару раз, не
найдя нянечку, я подавала ей судно. Настенька лежала в коротенькой рубашечке до
пупа, и хорошенькие стройные, длинные ножки оказывались на виду, когда
откидывалось одеяло. Конечно, правая, сломанная, нога выглядела не лучшим
образом, распухшая и больная, но никаких уродливо выступающих вен и синих
«узлов» я не заметила.
И потом, какое нелепое поведение
родственников! Может, у них обоих шок от происшедшего, и муж, и свекровь не
понимают, что говорят? Не хотели сообщить о кончине Насти постороннему
человеку? Почему? Это секрет? И что лежит в банковской ячейке?
Потолкавшись бесцельно между аптечным киоском
и газетным ларьком, я приняла решение и отправилась в «Мапо-банк».
Все-таки странное название для финансового
учреждения, напоминает «Маппет-шоу», но с виду здание выглядело солидно.
Небольшой дом, выкрашенный розовой краской, вход во двор закрывает калитка. Я
ткнула пальцем в кнопку.
– Изложите цель визита, – прогремел
из динамика металлический голос.
Очень забавно. Найдется ли в целом свете хоть
один налетчик, честно отвечающий на подобный вопрос:
– Хочу ограбить ваше деньгохранилище.
С языка уже был готов сорваться этот ответ, но
я взяла себя в руки и сухо сообщила:
– Я здесь абонировала ячейку.
Замок щелкнул, ажурная калитка отворилась, я
пересекла крохотный дворик и вошла внутрь. В холле маялся чудовищно толстый
охранник. Интересно, как подобному экземпляру удалось устроиться на работу
секьюрити? Да он и двух шагов не пробежит, задохнется. Впрочем, вдруг он метко
стреляет, с двух рук, по-македонски.
Ничего не подозревавший о моих мыслях мужик
велел:
– Посидите, сейчас придут.
Спустя минут пять вышел стройный парень в
безукоризненном костюме и с папкой в руках и спросил:
– Вы в ячейку?
Я кивнула, и мы пошли налево. В небольшой
комнате в стене были сделаны железные ящики.
– Номер? – спросил служащий.
Я растерялась.
– Не помню.
– Не беда, – успокоил парень, –
покажите ключик. Ага, пятьдесят вторая.
Он раскрыл папку и вытащил какой-то листок.
– Что это? – не утерпела я.
– Договор об абонировании ячейки.
– Зачем?
Клерк глянул на меня и спокойно пояснил:
– Сейчас проверим, кто имеет доступ к
содержимому.
– Разве ключа не достаточно?
– Нет. Впрочем…
– Что?
– В договоре указано – доступ имеет
Звягинцева Анастасия Валентиновна или любой человек, имеющий ключ. Странно, как
правило, так не делают, но такова воля клиента, и я не имею права чинить
препятствий. Открывайте, проверяйте содержимое, потом позовете меня, я подожду
в приемной.
И он быстро вышел. Я отыскала дверку с цифрой
«52», ключик легко повернулся в скважине, открылась небольшая темная ниша. В
глубине белела коробочка. Я вытащила на свет картонку, оказавшуюся упаковкой от
тонометра, открыла и ахнула. Вся внутренность была забита стодолларовыми
бумажками, внизу, под купюрами, оказался конверт. Четким, ясным почерком, без
всяких кренделей и завитушек был написан адрес: улица Мирославская, дом
восемнадцать, Рагозину Николаю Федоровичу.
