— Я понимаю. Большая вероятность, что Алексашин никто и первый раз про нас с мамой слышит. Но все-таки вы позвоните, ладно?
А потом я пошел к Гуль.
Гуль сидела у себя в комнате — так же, как все эти последние дни. С безучастным спокойным лицом. И смотрела куда-то перед собой, но одновременно далеко-далеко.
Юшка валялась на своей койке и крутила ноги Гулькиной Барби. Щиколотка у Юшки была перевязана бинтом, а в остальном она была вполне бодрой и веселой.
Едва я переступил порог, Юшка вскочила и вытолкала меня обратно в коридор.
— Ну что? Все путем? Получилось? Принес?
— Юшка, как твоя нога?
— Да ну, фигня, — отмахнулась она. — Думали — растяжение, оказалось — ушиб. Заживет как на собаке.
— Ты потрясающая актриса! — запоздало похвалил я Юшку. — Знаешь, когда ты заорала, я чуть сам не кинулся тебя спасать.
— Говорю — фигня! Главное — что? Что все получилось! Они, прикинь, тебя только к ужину хватились! Директор бегала-бегала, ментам звонили-звонили. К тебе домой приходили?
— Ага. Но я свет не включал, а двери были заперты снаружи.
— Супер, — потрясение вздохнула Юшка. — А как это?
— Тайный ход, — подмигнул я.
— Подземный? — вытаращила глаза Юшка.
— Воздушный!
Юшка шмыгнула носом и сказала деловито:
— Вот что. С воли полагается чего-нибудь приносить.
Я растерялся:
— У меня денег не было, и еды дома тоже. Чего я тебе принесу?
— Чего-чего! — огрызнулась Юшка. — А хоть чего!
Я сунул руку в карман и достал оттуда розовую туфельку Барби.
— Слушай, а Гуль и когда нормальная была, с этой Барби совсем не играла, — оживилась Юшка, цепкой лапкой схватив туфельку у меня с ладони, — может, она мне ее подарит? И как раз две туфли? Красиво!
— Думаю, подарит. Если…
И тут мы оба вспомнили, ради чего все затевалось.
— Ну что? Попробуешь? — кивнула на дверь Юшка. — А можно я посмотрю? Я не буду мешать, я у двери сяду!
Ужасно не хотелось мне свидетелей в такой момент, но как отказать…
— Только молчи, — сказал я.
Вошел в комнату, достал из рюкзака Ляльку и сунул Гуль в руки.
Лялька
Для человека, который меня не слышит, Паша все же удивительно разумен.
Это он залез в дом через чердак. А не воры.
И ночью мы с ним сидели в темном доме вдвоем.
Было хорошо.
Я и не думала, что так скучаю по своим людям.
Паша сел рядом со мной. Взял меня в руки. И разговаривал со мной. Обо всем.
Он рассказал мне, что все очень плохо. Что мама больше никогда не придет. И что даже проститься с ней детям не удалось.
— Иногда мне кажется, мама просто уехала. Далеко-далеко. И вернется через двадцать лет. Или через тридцать.
— Мне тоже так кажется про Шуру. В сущности, это так и есть. Я же знаю, что Шура сидит в зеленом саду под яблоней. Качается на качелях. Ест лимонное желе. И трава щекочет ей босые ноги. Только она не приедет. Да и зачем.
— И я всё думаю, Лялька, думаю. Где теперь мама? Успела ли она подумать про это? Ну — про то, где хочет оказаться. Хорошо тем, кто верит во всякий там рай. Только если честно, маме рай не светит. Ну, такой, настоящий рай, куда попадают только самые хорошие. А грешники в ад — знаешь про это, Лялька? Если так и есть, то моей маме надеяться не на что.
— Если бы ты меня слышал… Люди попадают в тот мир, в который верят. Я и Шуре это говорила всегда.
— Я, знаешь, Лялька, что думаю? Пусть она делает там только то, чего ей хочется! Я не верю, что эти черные и фиолетовые картины — то, чего она хотела. Не хотела она этого. Она просто устала от всего. Вот сидит она там, перед ней — загрунтованный холст… И — все, что она пожелает. Все такое яркое, светлое. И можно рисовать с натуры. Понимаешь, Лялька?
— Понимаю.
— Я, Лялька, хочу скорее вырасти. Мне еще пять лет ждать. Через пять лет я смогу жить в своем доме и ни у кого не спрашивать разрешения.
А еще Паша рассказал про Гуль.
Тоже плохо.
Но он отнесет меня к ней.
И я шепну ей.
Скажу ей.
Крикну.
Гуль
…И, вы представляете, мне две недели снился сон. То есть я сейчас как будто проснулась — а оказывается, уже две недели прошло.
Мне снилась такая интересная сказка. И немножко страшная.
Я не все помню, так, обрывки. Про какого-то верблюда, про королеву, про речку…
А потом я услышала, как меня зовет Лялька.
И подумала: «Ох, я же Ляльку целый месяц не видела, как она там одна дома?»
И проснулась.
И вижу: все радуются.
Паша стоит радуется.
Юшка тоже радуется.
Потом какие-то взрослые пришли. Тоже радовались.
Все со мной разговаривают. Вот, говорят, какая ты хорошая девочка. И какой у тебя, оказывается, голос громкий. Пришла Елена Игоревна. Это директор.
Я никого тут не знала раньше по именам, все были одинаковые. Теперь стала смотреть — они все разные!
Елена Игоревна пожилая, и похожа она на портрет какого-то писателя. Не смейтесь, я знаю, что все писатели с бородой. А директор похожа на писателя без бороды!
Она принесла с собой торт. «Птичье молоко» называется. И мы уселись пить чай. Не на завтрак, не на обед и не на ужин. Просто так сели чай пить, не по распорядку дня.
Голова у меня все время кружится немного.
— Пей сладкий чай. Ешь торт. Все будет хорошо, — строго говорит мне Лялька.
Лялька теперь со мной. Как же это я без нее так долго могла жить? Вот удивительно.
Лялька теперь все время мне говорит: «Гуль!»
А я ей отвечаю:
— Лялька!
Это у нас проверка связи.
Ляльку все у меня просят — посмотреть. Я сперва не хотела ее в чужие руки давать, но Лялька сказала: «Не выдумывай. Дай, пусть люди посмотрят. Всем интересно. А я потерплю».
И она терпела.
И я терпела.
Только когда наша медсестра, толстая молодая Ирина Михайловна, захотела с Ляльки шляпу снять и даже полезла своими острыми красными когтями шов, которым пришита Лялькина шляпа, подпарывать, — я рассердилась и Ляльку у нее забрала.
— Хватит, — говорю. — Лялька устала.
