— Это мой дядя. Герой семьи, в которой я слыву за паршивую овцу. В то время как он достиг славы в Америке, меня пожирали комары в Пондишери, но я не нашел сокровищ Гольконды.
— Во всяком случае, вы для меня собрат по оружию. Ну что, принимаете? Вы можете это мне вернуть, когда вам улыбнется удача.
Что-то похожее на чувство признания прошло по холодному и саркастическому лицу молодого провансальца.
— В конце концов, вы, может, просто святой.
Благодарю вас. Я попытаюсь вам возвратить это каким-то образом.
Он вновь пустился в игру с видимой радостью.
Удача, как по волшебству, пришла к нему, и через час он смог возвратить Жилю все, что тот ему одолжил.
— Вы просто приносите удачу, друг мой! — воскликнул он, протягивая ему руку. — Я вас долго не забуду.
— Но здесь никто не имеет ни малейшего желания забывать шевалье де Турнемина! — раздался сзади голос графини. — Это он сам за игрой совершенно забыл хозяйку дома. А она еще не имела возможности обменяться даже двумя словами со знаменитым Кречетом. Хозяйка умирает от такого желания.
Жиль встал.
— Извините меня, сударыня. Я к вашим услугам.
— Ах нет, графиня, не лишайте меня его общества. Он приносит удачу.
Она махнула веером, проведя им по щеке Барраса.
— Вы наглец, виконт, и если вы хотите оставаться моим собратом, то должны вести себя по-другому. Кто вам сказал, что я не доставлю ему большего удовольствия, чем вы?
Виконт пожал плечами.
— Все зависит, графиня, от того, что вы ему предложите. Конечно, красивая женщина располагает таким сокровищем, перед которым сокровища банка лишь пыль. Ну что ж, удачи, шевалье, но побыстрее возвращайтесь.
— Оставим этого грубияна, шевалье, пойдемте выпьем чего-нибудь. Ничего нет лучше, чтобы познакомиться, чем разделить хлеб и соль.
Они удалились в столовую, где на огромном овальном столе, украшенном фруктами и серебряными кувшинами, были расставлены закуски.
Жиль согласился на чашку кофе и ожидал начала разговора. Но она, казалось, не особенно спешила. С того времени, когда он покинул игорный стол, она не произнесла ни единого слова и ограничивалась лишь улыбками.
Она тоже пила свой кофе, внимательно наблюдая за ним из-за позолоченного края чашки, но по-прежнему ничего не говорила. В желтом свете свечей зеленые глаза усиливали ее сходство с кошкой, преследующей свою жертву с жестокой ласковостью. Сейчас она цапнет ее когтями и съест.
— Ну что же, графиня, о чем же вы хотели со мной поговорить?
— О вас… обо мне! Почему вы меня так ненавидите, совсем меня не зная? — выпалила она. — Может, потому, что я похожа на кого-то, кого вы любите?
— Кто вам сказал, что я вас ненавижу, сударыня?
— Никто. Это так, впечатление.
— Это ложное впечатление. Как могу я вас ненавидеть, когда я вижу вас впервые?
— Мы говорим друг с другом в первый раз. Но мы уже однажды виделись. Помните, на этой же улице, однажды вечером. Вы, наверное, кого-то ждали, а я наивно подумала, что меня, что я вам нравлюсь. В действительности вы ждали другую, и она пришла позже. И вы ее любите. Вы ведь любите ее, Жюли де Лятур, не правда ли?
— Я бы, наверное, вас полюбил, если бы встретил вас до нее, — сказал Жиль, удивленный внезапной печалью в голосе графини.
— Конечно же, это не так. Я не из тех, кого может полюбить знатный человек, не так ли?
— Сударыня, но ваш супруг…
Она поставила зазвеневшую в дрожавшей руке чашку. Плохо сдерживаемые слезы блестели в ее глазах.
— Не говорите мне о нем! — тихо проговорила она жалобным голосом. — Это гений бедной девушки, какою я была, а может, и сейчас я такова. А на что другое я могла надеяться? Вы когда-нибудь знали нищету, шевалье?
— Нищету нет, а бедность да, сударыня, — ответил он серьезно.
— Это не одно и то же. Голод, холод, снег, точно как сегодня, когда не знаешь, как защититься, а ведь ты всего лишь маленькая девочка — такие вещи невозможно забыть. Чтобы не возвращаться в этот кошмар, что угодно сделаешь.
Удивленный таким внезапным приступом страдания и не в силах противиться охватившему его чувству жалости, он ласково взял руку Жанны, вцепившуюся в хрупкие косточки веера.
— Сегодня нищета далеко позади, она никогда больше не возвратится. У вас богатые, могущественные друзья.
— Что значат богатые и могущественные друзья перед настоящей любовью? — выпалила она ему с бешенством. — Вы знаете такую любовь. храните ее изо всех сил. И знаете что, шевалье, уходите отсюда тотчас же. Не оставайтесь больше в этом доме. Мой муж… вас ненавидит, он вас боится, и я не знаю почему.
— Ваш муж? Но что я ему сделал?
— Ничего, конечно. Но этого достаточно.
Она казалась в этот момент такой обеспокоенной и взволнованной, что он ей ободряюще улыбнулся. Это ли та самая опасность, о которой ему говорила мадемуазель Кольсон? Она в таком случае была не слишком большой, и старая дева преувеличивала.
— Я ухожу. И благодарю вас. Но не хотите ли вы мне сказать что-нибудь, о чем было упомянуто в розовом письме? Если, конечно, это только не приманка.
— Ах да, письмо! Я едва не забыла. Нет, это не просто приманка. Удалось отнять Жюли у этого демона Калиостро. Этот проклятый маг пользуется ею для своих колдовских опытов, но…
— Удалось? А кому?
— Я не могу вам этого сказать, но она вынуждена скрываться, поскольку этот дьявол силен и хитер. У него повсюду глаза.
— Скажите мне, где она, ничего больше, и я ухожу.
Она опасливо оглянулась, словно боясь быть услышанной, развернула свой веер, помахала им.
Улыбка возвратилась на ее лицо.
— Улица Клери, дом номер пятнадцать, у отставного полицейского, некоего Бозира. Но ради всего святого, не показывайте виду. За нами наблюдают. — И уже громким голосом она продолжила:
— Я огорчена, что вы должны ехать, шевалье, но вы еще придете, не так ли?
Она протянула ему руку. Он наклонился и поцеловал ее.
— Не премину, графиня. Я буду приходить каждый раз, когда вы сочтете нужным разрешить мне это.
Он прошел в первый салон. Игра была в полном разгаре. Не предупредив Лекульте, было невозможно уйти. Он предупредил его незаметно.
— Вы так спешите? — спросил банкир. — Это же глупо. Все в самом разгаре.
— Надо возвращаться. Завтра рано утром я должен быть во дворце.
— Возьмите, по крайней мере, мою карету. А потом вы скажете, чтобы она возвратилась сюда.
