Следующий день был кануном того дня, на который назначалась
церемония реформации. Появился Антонин, и начался обычный утренний ритуал;
Жюстину сотрясал страх: неужели ее сдержанное поведение за ужином у директрисы
сделает ее жертвой нынешней реформации? Она рассердила эту ужасную женщину, она
успела узнать, чем это грозит: разве это не было достаточной причиной бояться?
Однако безразличный вид Антонина ее успокоил — он едва взглянул на нее.
Закончив обход, Антонин назвал Ирис: это была великолепно сложенная
сорокалетняя женщина, живущая в доме тридцать два года.
— Ложись, — приказал ей Антонин, — я должен
прочистить тебе влагалище, только меня надо возбудить, чтобы я смог проникнуть
туда, — добавил гнусный сатир.
Присутствующие поспешили ему на помощь, и негодяй вошел
внутрь.
— Вот так, шлюха! — прорычал он,
совокупляясь. — Прими мой прощальный привет. — Когда же он увидел,
что все вокруг вздрогнули, а несчастная женщина близка к обмороку, на нее
посыпались сильные удары. — Ты что, не слышишь меня, тварь? Не поняла, что
общество решило реформировать тебя? Я пришел за тем, чтобы послезавтра тебя уже
не было на свете… Если я сношаю тебя сейчас, потаскуха поганая, так лишь для того,
чтобы ты унесла мою сперму с собой в ад и чтобы фурии намазали моим семенем
свои влагалища, а я бы и их прочистил с великим удовольствием, если бы до них
добрался. Давай же, кончай, шлюха, по-моему я достаточно приласкал тебя и
подготовил к экстазу…
Но Ирис больше ничего не слышала: она потеряла сознание и не
шевелилась. В таком состоянии находилась она, когда злодей дошел до порога
крайнего восторга. Извергаясь, он искусал ей груди в надежде, привести ее в
чувство, но все было напрасно, и насладившись бесчувственной жертвой, варвар
имел жестокость бросить ее в подземелье, где ей предстояло провести последние и
самые мучительные часы своей жизни.
Жюстина тоже пережила один из самых ужасных дней: страшная
эта сцена никак не хотела выходить у нее из головы. Она содрогалась при мысли,
что ей придется присутствовать на ужине, который должен был иметь место во
время кровавых оргий. К ее счастью она еще не созрела для того, чтобы быть
допущенной на празднество, где не бывает ни грана целомудрия и человечности; в
тот же самый вечер ей просто-напросто велели провести ночь в келье Клемента.
— О Господи, — вздохнула она, — неужели я
буду удовлетворять страсти этого монстра, который придет покрытый кровью моей
несчастной подруги, который насытится ужасами и мерзостями и прикоснется ко мне
со злобой в сердце и с богохульствами на губах! Может ли быть участь, более
ужасная, чем моя?
Тем временем надо было идти: за ней пришел надзиратель и
запер ее в келью Клемента, где, пока она ждала этого злодея, ее посетили новые
мысли, еще более ужасные.
Клемент появился к трем часам утра в сопровождении двух
дежурных девушек, которые встретили его при выходе из трапезной, куда, как
известно, доступ им был закрыт, если там происходила реформационная оргия. Одна
из этих девушек звалась Армандой: белокурая молодая женщина, не достигшая
возраста двадцати шести лет, с очаровательным лицом и, между прочим, племянница
Клемента; другую звали Люсинда: яркий румянец, прекрасное тело, ослепительно
белая кожа и возраст двадцать восемь лет.
Жюстина выучила наизусть свои обязанности и упала на колени,
едва заслышав шаги монаха. Он приблизился к ней, внимательно посмотрел на нее,
стоявшую в такой униженной позе, затем приказал подняться и поцеловать его в
губы. Клемент долго смаковал этот поцелуй и ответил девушке своим, невероятно
похотливым и продолжительным. В это время прислужницы по его повелению
постепенно и аккуратно раздевали Жюстину. Когда обнажилось девичье тело от
поясницы до пяток, они услужливо повернули к Клементу эту часть, обожаемую им.
Монах осмотрел ее, потрогал, потом, усевшись в кресло, велел Жюстине подставить
для поцелуя божественный зад, который всерьез взволновал его. Его племянница
стояла на коленях и сосала ему член… обрюзгший член, пресыщенный вечерними
утехами, который без определенного искусства ни за что не возвратился бы к
жизни. Стоя чуть в сторонке, Люсинда одной рукой поглаживала ляжки монаха,
другой усиленно массировала ему задний проход. Распутник сунул язык в
подставленное святилище как можно глубже. Его корявые пальцы терзали те же
самые прелести Арманды и Люсинды, и он сладострастно и больно щипал той и
другой ягодицы. Однако основное его внимание было обращено на Жюстину, чей зад
находился у его губ; он велел ей пустить газ, Жюстина подчинилась и в тот же
миг почувствовала волшебное действие этой гнусности. Монах возбудился еще
сильнее, и его движения сделались активнее: он несколько раз подряд укусил
ягодицы девушки, которая вскрикнула от боли и подалась вперед. Раздосадованный
Клемент закричал:
— Знаешь ли ты, что бывает за такую дерзость? Бедняжка
поспешила извиниться, но разъяренное животное схватило ее за корсет, разорвало
его вместе с нижней рубашкой и с силой стиснуло ей обе груди, изрыгая
проклятия. Дежурные девушки раздели Жюстину окончательно, и все четверо
остались совершенно голые. Арманда без промедления занялась дядей: вот что
значит зов крови! А он принялся изо всех сил шлепать ее по ягодицам, целовать в
губы, укусил язык; она закричала, и острая боль исторгла из нее невольные
слезы; тогда он заставил ее взобраться на стул, поцеловал ей задницу и приказал
пукнуть. Затем настал черед Люсинды, и с ней поступили таким же образом. Все
это время Жюстина возбуждала его языком; он яростно укусил подставленный зад, и
его зубы в нескольких местах отпечатались в теле очаровательной женщины; после
этого он резко обратился к Жюстине, которая, на его взгляд, недостаточно
усердно ласкала его:
— Сейчас я покажу тебе, что значит страдать, шлюха!
Большего говорить ему не требовалось: слишком красноречив
был его взгляд.
— Сейчас тебя будут пороть, — сказал он. —
Да, да, пороть самым безжалостным способом, я не пощажу даже эту алебастровую
грудь, даже эти розовые ягодки, которые выкручиваю с таким удовольствием.
Наша несчастная пленница не осмеливалась произнести ни слова,
боясь еще больше рассердить своего палача, только на лбу у нее выступил пот, а
глаза, помимо ее воли, наполнились слезами. Он велел ей встать на колени на
стул, взяться руками за спинку и не отпускать их под угрозой самых жестоких
пыток. Удостоверившись, что ее поза соответствует его намерениям, он велел
дежурным девушкам принести розги, из которых выбрал связку самых тонких, самых
гибких и начал с двадцати ударов по плечам и нижней части спины; затем, оставив
Жюстину в покое, он расположил Арманду и Люсинду в двух шагах от нее — одну
слева, другую справа, обеих в той же позе — и объявил, что намерен пороть всех
троих и что первая, кто отпустит спинку стула, или издаст стон, или прольет
хоть одну слезинку, подвергнется таким мучениям, которые страшно даже представить.
Арманда и Люсинда получили то же количество ударов по спине,
которыми злодей наградил Жюстину, после чего он расцеловал нашу героиню в губы
и во все истерзанные места и, подняв розги, произнес:
